Бывших не бывает - Евгений Сергеевич Красницкий

– Как прикажешь, Порфирородная! – отец Меркурий поклонился, но имперского титулования не оставил.

– Отче Илларион, поведай мне, как зовут брата нашего? – настоятельница улыбнулась епископскому секретарю улыбкой, которую иначе как милостивой не назовёшь.

– Прости, кирия[52], но, с твоего позволения, пусть лучше мой старый друг сделает это сам, – Илларион поклонился, но не слишком низко.

– Как же тебя зовут, брат? – теперь улыбка Варвары выглядела подбадривающей.

– Хилиарх четвёртой таксиархии «Жаворонки» Макарий, кирия! – отчеканил отец Меркурий, а потом добавил на тон ниже: – В монашестве Меркурий.

– Я рада знакомству с тобой, доблестный, – Варвара величаво кивнула. – Но не стоит, наверное, тебе более так титуловать меня – скромную настоятельницу затерянного в глуши монастыря.

– Порфир снимается только вместе с головой, кирия! – рубанул отставной хилиарх и краем глаза заметил, как расширились глаза Иллариона.

Дочь императора владела собой лучше отставного друнгария, хотя и в её глазах проскочила молния, но лицо осталось совершенно спокойным.

– Здесь говорят, что в ногах правды нет. Присядьте, светлейшие, – рука игуменьи изящно указала на два курульных кресла.

Игуменья опустилась на стул с высокой спинкой. Илларион последовал её примеру, а отец Меркурий остался стоять.

«Поверила! Пока поверила. Уселась не в свою тёмную нору, но и не совсем на свет – уверена, что я попал под её чары, но привлекать внимание к следам болезни на лице не хочет. Женщина! Вот только свет всё равно у неё за спиной, а мне светит в глаза…»

– А что же ты, брат мой? – Ирина приподняла бровь.

– Прости, кирия, но не смею, – произнёс отец Меркурий извиняющим тоном. – Твой отец не удостоил меня титула светлейшего и не ввёл в синклит, так что я пока не имею права сидеть в курульном кресле.

В наступившей тишине послышалось еле слышное хмыканье Иллариона. Игуменья пристально посмотрела в глаза отставного солдата, задумчиво перебрала несколько зёрен чёток, а потом совершенно будничным тоном произнесла:

– Считай, что в этой келье твоё «пока» уже наступило, хилиарх. Садись!

– Повинуюсь, кирия! – отец Меркурий постарался, чтобы это звучало как можно натуральнее.

«Теперь надо раздуться от важности, как гусаку весной! Только не переиграть – всё должно выглядеть, будто я скрываю, что готов лопнуть от гордости».

Порфирородная Ирина с нескрываемым интересом наблюдала, как отец Меркурий устраивается на почётном седалище. Илларион занимался тем же самым.

«Эка хорошо сели – Ирина смотрит мне прямо в лицо, а её сердечный дружок сзади – справа. Как на допросе. Ну так это и есть допрос».

Достойно сидеть в курульном кресле – целая наука, особенно если на тебе длинное одеяние вроде монашеской рясы или римской тоги. Складное седалище с Х-образными изогнутыми ножками в виде львиных лап почти лишено подлокотников и вовсе лишено спинки. Оттого, чтобы не выглядеть кучей навоза, приходится держать спину очень прямо. Тяжело с непривычки. Но порода воспитывается, в том числе и так.

Оттого так внимательно следили за отставным хилиархом императорская дочь и потомственный аристократ – справится или нет, способен или нет? И отец Меркурий не подкачал – принял классическую позу: правая нога подогнута под кресло, левая выставлена вперёд, спина прямая, руки спокойно сложены на коленях. Сенатор, да и только.

Ирина некоторое время рассматривала монахов, а потом нарушила молчание:

– Что ж, я рада, что могу хотя бы в пределах этой кельи исправить несправедливость, допущенную советниками моего отца по отношению к тебе, кир Макарий, – игуменья кивнула просто царственно. – Брат Илларион много рассказывал мне о твоих подвигах. Вы ведь служили вместе?

– Да, кирия, судьба и воля базилевса Алексея часто сводили нас на поле боя. Везде: от самых тёмных малоазийских дыр до Диррахия. Даже на Острова[53] заносило. Только я не делал ничего исключительного – воевал, как и все.

– Ну, предоставь судить об этом другим, старый друг, – Илларион внезапно вмешался в разговор. – Прости меня за то, что я осмелился перебить тебя, кирия, но я должен тебе сказать, что не каждый становится лохагом и получает золотую похвалу[54] из рук базилевса, едва начав бриться. Макарий получил.

– Я прощаю тебя, кир Илларион, – крылья носа Варвары несколько раз взлетели и опали, но голос звучал спокойно. – Я рада, что ты напомнил мне о подвигах нашего брата во Христе.

Илларион склонил голову, а Ирина обернулась к отцу Меркурию и источающим мёд голосом попросила:

– Твоё смирение похвально, кир Макарий, но всё же расскажи мне о своей службе. Я хочу больше знать о воине, который столько лет защищал меня.

«Ну, пронеси Господи, пора ставить на кон жизнь! Господи, пусть мне выпадут корабли![55]»

– С твоего позволения, Порфирородная, я расскажу о том, как базилевс отметил меня золотой похвалой. Я видел его тогда в первый раз. Боже, как же я боялся – как никогда в жизни! Не спал всю ночь – полировал паноплию, щит, каску, меч и копьё…

– Продолжай, кир Макарий, продолжай.

– Утром войско построилось возле Длинных стен, и у меня захватило дух! Как у Гомера – «мужей медноблещущих стены». На войне-то войско выглядит не столь красиво.

– Как интересно, кир Макарий!

– Думаю, не я один тогда трясся. Знаешь, кирия, такое зрелище поражает своей силой и величием. Особенно нас, не привыкших к блеску, тех, кого зовут… – отставной хилиарх запнулся.

– Что же ты остановился, кир Макарий? – Ирина тепло улыбнулась.

– Прости, кирия, у меня чуть не сорвались с языка слова, которые не пристало произносить в присутствии Порфирородной, – старый солдат смущённо развёл руками.

– Я позволяю тебе произнести их, – игуменья опять улыбнулась. – Мне известно, что солдаты говорят не на высоком койне.

– Повинуюсь, Порфирородная, и прошу ещё раз простить меня, – отставной хилиарх склонил голову. – Мы говорили о себе, что мы зад империи, предназначенный получать пинки.

– Что ж, вы были правы, кир Макарий, – Ирина кивнула головой. – Но ещё вы её щит. Оттого мой отец так и ценил вас. Жаль только, что не всем он смог и успел воздать по заслугам.

– Благодарю тебя, кирия!

– Пустое, – отмахнулась игуменья, – прошу тебя, продолжай.

– Я стоял тогда в строю, а меня распирало от гордости и трясло от страха. Об этом невозможно рассказать, кирия – это надо почувствовать… Ты часть силы, осенённой Божьей благодатью. Ты меч Господа и империи, не знаю, не хватает слов… Прости, кирия!

– Ты ни в чём не виноват, кир Макарий, – Порфирородная вновь одарила отставного хилиарха улыбкой. – Человеческий язык слишком несовершенен, чтобы поведать о таких вещах. Но скажи, чего тогда боялся ты – бесстрашный?

– Базилевса,