Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк! 147 боевых вылетов в тыл врага - Максим Свириденков

— Я все это знаю, поэтому тебе и телеграмму дал. Если бы это было быстро, я бы с Добышем не связывался. Конечно, за один день ты все не сделаешь. Но пока ты не закончишь и акт о приемке аэродрома не подпишешь, будешь находиться в Чекуровке.

— Но я-то могу написать и составить акт только на «Ли-2». Соответственно, в акте будет стоять, что аэродром пригоден к такому-то использованию с таким-то минимумом на самолете «Ли-2».

— Вот это мне и надо. А на больших самолетах я и без тебя облетаю. Когда придут «Ту-4», я выберу опытный экипаж, и он повторит твой полет на боевом самолете. Однако для того, чтобы допустить их, сперва ты должен все внимательно изучить… Может, там ямы какие. Может, радиостанция не работает, может, не установлена. Я не могу рисковать боевым самолетом. А ты полетишь, все сделаешь.

Вот и получилось, что я не только облетывал, но и принимал аэродром в эксплуатацию. Название свое, к слову, он получил благодаря тому, что находился на высоком крутом берегу Лены, у подножия которого располагалось большое стойбище, которое и называлось Чекуровкой. Местные жители ездили на оленях, на собаках. Начальник строительства однажды мне тихонько сказал:

— У них отел начался.

А я не понял, в чем дело, и переспросил удивленно:

— А при чем тут отел?

— У них отел начался, — повторил он, выразительно глядя на меня.

— Ну и что?

— Ой, ну пыжик у них есть!

Пыжик — это шкурки только что родившегося олененка! Из них делаются знаменитые пыжиковые шапки — ценность небывалая! Однако как получить эту ценность? У меня-то и денег с собой не было.

— А у тебя спирт есть?! — спросил меня начальник строительства.

— Есть, конечно, спирт. Целых две канистры!

Без спирта на севере в полет просто не выпускали. Иной раз приходится по сорок литров спирта выбрасывать на стекла и на лопасти винта, чтобы не обледенеть и не упасть. Когда самолет входит в теплый фронт, то обледенение начинается страшное, так что без спирта не спастись.

Начальник строительства мне пояснил:

— За флягу спирта местные тебе не только на пыжиковую шапку принесут шкурок, они еще и камуса на сапоги дадут!

А камус — это шкура с ног оленя. Все хорошие охотничьи лыжи в ту пору были подбиты камусом. Ведь с ним ты мог даже без палок идти в гору и не скользить назад!

Как тут не совершить обмен с местными? Я обратился к борттехнику:

— У нас есть какие-нибудь фляги? Бутыли?

— Есть пара.

— Наливай в них спирт!

И сам тут же бегом к «самоеду» — так мы звали северных жителей. Показываю ему две фляги, спрашиваю:

— Шкурки будут?

— А ты, однако, долго тут у нас гостевать будешь? — уточнил он.

— Я, наверное, буду у вас целую неделю.

— Тогда так. Котел поставим сегодня, и я отдам приказ всем справлять малую нужду в котел, шкурку мы обработаем завтра-послезавтра. Старухи жевать ее еще сутки будут… Ну что ж, дня через четыре принесу тебе четыре шкурки. Больше, извини, за две бутылки не могу.

Такой получился натуральный обмен. В результате всем в экипаже досталось по пыжиковой шапке. Да и камуса нам действительно дали в придачу.

Как видите, облетывал новый аэродром я, совмещая приятное с полезным. Хотя работы оказалось на самом деле много. От каждой приводной радиостанции нужно было отходить на полторы сотни километров и проверять, с любого ли направления осуществляется прием. Аэродром оказался в полном порядке, и, когда мне подготовили акт приема, я в нем записал, что для самолетов типа «Ли-2», «Ил-14» и «Ан-2» днем минимум посадки 50 на 500, ночью 100 на 1000. Это означало, что в дневное время на аэродром можно было садиться, если нижняя кромка облаков не ниже 50 метров и видимость не хуже 500 метров, а ночью, соответственно, кромка облаков не ниже 100 метров, видимость не хуже 1000 метров.

К слову, в удостоверениях пилота тоже ставится минимум посадки и тип самолета. И 50 на 500 — минимум для летчиков высшего класса, а настоящие профессионалы должны были садиться даже при более низкой облачности и худшей видимости.

Аэродром Чекуровка получился сложный, но прекрасный. Представьте только, высокий берег Лены, вдалеке — сопки, горы. При этом вокруг аэродрома не было ни холмов, ни гор, станции стояли, как положено: дальняя в четырех километрах от начала полосы, ближняя в километре. Я по ним заходил и садился с закрытой левой шторкой. На пятидесяти метрах шторку открывал и видел перед собой полосу. То есть все оказывалось в лучшем виде.

Меня потом очень благодарил командующий: «Ты даже не представляешь себе, какое сделал дело! Теперь-то я могу вызвать опытного летчика на боевом самолете и благополучнейшим образом довершить твою работу. К тому же, раз ты на „Ли-2“ облетал, значит, можно будет с любыми грузами самолеты принимать. Уже мы можем там и техобслуживание высадить».

А мне и самому была интересна такая работа. Тем более что с появлением Чекуровки укрепились наши стратегические позиции против Америки.

Как мы «смазывали» земную ось, так и американцы тренировали свою дальнюю авиацию летать в условиях Севера. У них были хорошие ледовые аэродромы и хорошая разведка. В этом мы убедились благодаря анекдотичному случаю, который произошел, когда мы уже построили свои ледовые аэродромы: «Север-1», «Север-2» и т. д.

Здесь надо сказать про такой момент. Чтобы сесть на ледовом аэродроме, есть такой код «Я — свой», или «Свой — чужой». Он используется для того, чтобы ПВО страны знала, кто летит. Летчикам приходилось включать передатчик, на котором был позывной «Свой — чужой», и выставлять соответствующую цифру, причем цифры эти менялись с интервалом в несколько часов. Штурман их записывал в бортжурнал, а когда приходило время, кричал:

— Командир, переключи «Я — свой». Поставь такую-то цифру.

Это было и в гражданской авиации. А с нашим знаменитым летчиком Ильей Павловичем Мазуруком произошел такой случай. Сел он на одном из ледовых аэродромов в период смены кода, а потом, когда взлетел, забыл его узнать. Уже в воздухе штурман ему говорит:

— Командир, ты «Я — свой» поставил?

Тот под нос себе: «…мать, мать, мать…» И вдруг вскрикнул:

— Забыл!

— Ну, поставь!

— А что ставить?

А у штурмана в бортжурнале тоже ничего не было записано. Они начали кружить над аэродромом и выклянчивать у диспетчера, чтобы тот сказал секретный код. Мазурук, бедный, выворачивался и так, и сяк:

— Ну, что надо прибавить или убавить? Как хочешь, намекни, я пойму!

А диспетчер ни в какую секретную информацию в эфир не выдавал:

— Садись, и узнаешь код! Садись!