Повседневная жизнь Калифорнии во времена "золотой лихорадки" - Лилиан Крете

Э. Гоулд Баффем попытался было вмешаться. Он протестовал против того, что счел пародией на правосудие. Но толпа, возбужденная частым и продолжительным прикладыванием к бутылке, не желала ничего слышать. Люди даже обещали повесить и его вместе с бандитами, если он не угомонится. «Потом глаза каждому осужденному завязали черным платком, связали руки и по сигналу, без священника и молитвы, затащили на повозку и отправили их к праотцам»(24).

Власти встревожились и попытались восстановить в правах закон. Но юстиция была неспособна противостоять подъему преступности. К лету 1850 года уголовники всякого рода, как мексиканцы, так и индейцы и американцы, заполонили окрестности Соноры. Убийства совершались и днем и ночью. В довершение всего на приисках свирепствовала холера. И тогда люди решили вершить правосудие сами. 10 июля схватили пятерых индейцев, подозревавшихся в тысяче преступлений, судили их «по правилам» и приговорили к немедленному повешению. Приведенные под дуб с петлей на шее, они бесстрастно ждали, пока судьи закончат свои приготовления. Двое из приговоренных даже спокойно курили, когда внезапно сквозь толпу прорвались судья графства с тремя помощниками шерифа, верхом на лошадях, схватили всех пятерых и галопом повезли в тюрьму.

«Мы не можем больше так жить, — жаловался Уолтер Перкинс. — Во всем штате тюрьмы не прочнее ореховых скорлупок. Ни один заключенный не находится здесь в безопасности, и самые опасные преступники постоянно совершают побеги. Мы хотим иметь суд, который проводил бы процесс, выносил приговор и в тот же день приводил его в исполнение. Никаким иным способом мы не сможем избавиться от тысяч сутенеров, которые теперь полностью безнаказанны»(25).

Создание комитета бдительности в Соноре значительно улучшило положение. Состоящий из ответственных и высоконравственных людей, он был решительно настроен вести процессы справедливо. В суде заслушивали свидетелей, заключенные имели право на юридическую помощь. Казни известного бандита Тома Хилла, а также нескольких мексиканских десперадос подействовали благотворно: сочтя климат Соноры неблагоприятным, многие нарушители закона покинули эту землю.

Но работы у комитета не убывало, так как в городе еще было немало отпетых мошенников, воров, пьяниц, возбудителей волнений. Полдюжины были арестованы, приговорены к наказанию кнутом, к обритию головы, а двое — к клеймению плеча.

Место экзекуции было выбрано на вершине холма, где стояла одинокая сосна. Осужденного привязывали к дереву, и вокруг него собирались члены комитета, образуя большой круг. Один из них находился в центре круга и вслух отсчитывал удары кнута. После каждой серии из 20 ударов врач осматривал осужденного. По завершении наказания ему брили одну сторону головы, после чего среди присутствовавших собирали пожертвования. Собранные деньги вручали наказуемому и предупреждали его, что если когда-нибудь он окажется ближе 16 километров от Соноры, то снова подвергнется такому же наказанию(26).

Строже всех комитет наказал одного бандита — «двести пятьдесят ударов кнутом», который, «если бы были доказаны все его преступления, был бы повешен. Несколько других печально известных злодеев были жестоко избиты кнутом и изгнаны из города. Ситуация в городе изменилась к лучшему», — сообщал Перкинс(27).

Перкинс был цивилизованным человеком, и остается только удивляться тому, что он ни разу не возмутился жестокостью самосудов. По его мнению, эти варварские наказания были неизбежны, ведь жизнь в Калифорнии была небезопасна. Никто ни на минуту не сомневался, что преступник заслуживал наказания. Если осужденный умирал вследствие телесного наказания — а такое бывало, — это мало кого волновало. Калифорния времен «золотой лихорадки» была дикими джунглями, в которых не было места сентиментальным чувствам. Быть замученным до смерти или быть убитым? Таков был единственный вопрос. «Члены комитетов бдительности, — говорит Перкинс, — действуют под свою ответственность и по крайней необходимости и принимают все возможные меры, чтобы соблюдать все формальности и действовать справедливо. Поскольку они движимы исключительно чувством долга и стараются быть беспристрастными, было бы несправедливо называть их действия судом Линча»(28).

По-видимому, единственный приговор, взволновавший сердца людей, был приговор одной женщине. Дело слушалось в Даунивиле. В ночь 4 июля 1851 года группа подвыпивших американцев шагала по улице, и проходя мимо дома, в котором жила южноамериканская женщина со своим любовником, один из них, по имени Кеннан, довольно сильно выпивший, споткнулся и так навалился на дверь дома, что она открылась. Собутыльникам удалось вытащить его из двери прежде, чем жильцы оправились от удивления. На следующий день протрезвившийся Кеннан решил извиниться перед дамой за причиненное ей беспокойство. Он отправился к ней с другом. Как только он вошел в дом, завязался оживленный разговор по-испански; Кеннан говорил на этом языке, а его друг испанского не знал. Женщина выглядела очень разгневанной. Внезапно она выхватила кинжал и вонзила его в грудь Кеннану.

Немедленно был созван народный суд. Женщина утверждала, что Кеннан якобы ее грубо оскорбил. Со своей стороны друзья Кеннана свидетельствовали в его пользу. Тогда обвиняемая заявила, что ждет ребенка, и потребовала врачебного обследования. В результате была подтверждена ее трехмесячная беременность. Но другой врач, приглашенный для консультации, был противоположного мнения. И женщину приговорили к повешению. У виселицы она заявила, что если бы ей пришлось повторить свой удар, она сделала бы это с наслаждением. Затем она затянула узел на своей шее и «радостно умерла»(29).

Комментируя это событие, г-н Сент-Аман (по ошибке назвавший местом трагедии Сонору) пишет: «Эта казнь легла на совесть американцев тяжким грузом. Никто не хотел оказаться замешанным в это дело, но и все горько сожалели об опасной поспешности. Если бы эта женщина была белой расы, ее бы, разумеется, не убили»(30).

Наше описание калифорнийской жизни было бы не полным, если бы мы не упомянули о разбойниках с большой дороги, и в частности — о самом знаменитом из них, Хоакине Мурьете. Историк Бенкрофт называет его «королем калифорнийских бандитов» и описывает как «романтического героя» — веселого, стройного, с гармоничными движениями, крупными черными глазами, чувственным ртом, шелковистыми усами, с ниспадающими на плечи черными волосами, со свободными и дружелюбными манерами и с рыцарской натурой(31).