Повседневная жизнь Калифорнии во времена "золотой лихорадки" - Лилиан Крете

Осенью 1853 года был построен «Метрополитен» — «самый красивый храм драматического искусства в Америке», писал Фрэнк Соул. Это был такой опасный соперник для «Америкен Сиетер», что его владельцы в какой-то момент даже собирались закрыться.

Как раз в этот период в Сан-Франциско приехала молодая филадельфийская актриса Матильда Херон, «никому не известная и никого не знавшая», — в пути это несчастное дитя потеряло своего импресарио. Ее ангажировал «Америкен Сиетер», и своим талантом, своим «артистическим гением» она покорила город. Ее в глубоком молчании зачарованно слушали как «пожиратели арахиса на галерке», так и «почтенные бездельники» в партере. «Спокойная благопристойность салона вытеснила шумную оживленность цирка, даже яростные аплодисменты считались неуместными»(37).

У американцев и китайцев также были «места развлечений», отвечавшие их традициям и вкусам. В 1852 году появилась театральная труппа в Малом Китае, а в 1853-м был открыт еще один театр. К китайским зрителям часто присоединялись и западные.

Регулярно давали представления итальянские, немецкие, мексиканские, французские и английские оперные и балетные труппы, привлекавшие толпы зрителей. В обществе царило не только праздничное настроение: одиночество, в котором жили большинство горожан, толкало их в многолюдные места. И если излюбленным заведением жителей Сан-Франциско был салун, где они действительно чувствовали себя «как дома», то и многие другие места были для них спасением от скуки. В Сан-Франциско был даже концертный зал — гордость порядочного общества, где собирались люди, влюбленные в серьезную музыку и предпочитавшие «благопристойные» зрелища. Там же читали и лекции. Фрэнк Соул радовался тому, что теперь «литературная публика» получила возможность слушать «выдающихся ораторов», обсуждать проблемы нравственности и науки, а также заниматься «другими поучительными вещами»(38).

Еще одним притягательным зрелищем были цирковые представления. В Сан-Франциско в 1849 и 1850 годах открылись два цирка: первый на Кирни-стрит, второй на Монтгомери. Третий развернул свой шатер чуть позднее на западной стороне Портсмутской площади. Публику не смущали ни отсутствие комфорта — зрители сидели на деревянных скамьях, ни стоимость входного билета — 3 доллара в партере, 5 долларов в ложе, ни посредственность аттракционов. Восхищенная публика замирала от страха перед прыжками наездников, взрывалась хохотом в ответ на проделки клоунов с размалеванными лицами, волновалась, глядя на акробатические трюки гимнастов, приходила в умиление от шансонеток в исполнении местных лирических артистов.

Развлекались тихими играми: боулинг, бильярд, домино, шахматы — все они были чрезвычайно популярны. Американцы были фанатиками боулинга — кеглей для взрослых, в то время не известного в Европе. В боулинг играли, сообщает г-н Сент-Аман, «как в помещениях или под навесом, так и на открытом воздухе, как когда-то у нас играли в мяч через сетку на огороженном поле». Из-за мячей размером с человеческую голову эту игру назвали боулинг, что означает «слишком утомительный»(39).

Французы предпочитали боулингу бильярд. В Сан-Франциско открылось множество академий бильярда, привлекавших огромное количество бездельников, несмотря на высокую цену, которую вынуждали платить хозяева залов. Французы составляли их «неутомимую клиентуру».

Они также были страстно привержены домино. Тихое развлечение? Как бы не так. Послушаем г-на Сент-Амана: «В некоторых модных парижских кафе шумное домино служит предметом горячих споров для тех, кто заглядывает сюда, чтобы выпить чашечку кофе или бутылку пива»(40).

В Сан-Франциско находились и яростные любители шахмат, и г-н Сент-Аман, открывший в своем доме клуб, приносивший скромный доход, удивлялся мастерству игроков, как англичан, так и американцев, мексиканцев и французов. «Несомненно, очень немногие провинциальные города, а может быть, таких не нашлось бы вовсе, могли бы выставить на соревнование столь сильных игроков»(41).

Были и жестокие игры: петушиные бои, корриды, схватки между быками и между собаками, или медведями-гризли. Как и очень популярные в Сан-Франциско бега, эти цирковые развлечения происходили по воскресеньям в «Миссии Долорес», примерно в трех километрах от Сан-Франциско. По мощеной дороге с недавних пор ходил омнибус. По воскресеньям сюда устремлялись тысячи людей во главе с мексиканцами. Еще одна такая арена находилась в черте города, на Вальехо-стрит.

Неотъемлемое индейское и испанское наследие мексиканца — религиозность, любовь к праздникам и гипноз смерти. Смерть освещает его жизнь. Большому любителю родео, в ходе которого, как и в других праздниках с участием наездников, побеждает мужская сила, зрелища на арене приносят ему дикую радость.

Вызов смерти — традиция мексиканских матадоров. Народ воспламеняется при виде этих людей в сверкающих костюмах, этих гордых, пылких всадников, атакующих дикого быка, заставляющих думать, что Бог создал лошадь только для того, чтобы доставить удовольствие мексиканцу.

Но не одни мексиканцы любили кровавые зрелища. Жители Сан-Франциско всех национальностей по воскресеньям заполняли арены, на которых шли бои животных. С каким-то патологическим наслаждением они смотрели на то, как раздирали друг друга на части собаки, медведи и быки. Это была целая череда ужасов, способная увлечь людей, вышедших за жесткие рамки общественного бытия, раскрепостивших все свои эмоции и страсти.

Хуже того: стало привычным всеобщее наслаждение фактом насильственной смерти.

«Город полон негодяев, шастающих по улицам в поисках добычи. Единственный способ обуздать всех этих грабителей — показать им, что в стране, где каждый может честным трудом зарабатывать себе на жизнь, они заслуживают виселицы».

Так сурово высказывается Нельсон Кингсли в 1850 году(1). Ему вторят многие — Сан-Франциско был настоящим разбойничьим притоном.

До 1849 года горожане жили в своего рода Аркадии[31]. В городе царили гармония и покой. Жизнь была безмятежной и даже приятной несмотря на ветер, туманы, крыс и грязь. Каждый знал своего соседа, и никому не приходило в голову запирать свою дверь на ключ. Не было не только церкви, но и полиции, и тюрьмы.