Раубриттер II. Spero - Константин Соловьев

Когда Берхард остановился, преодолев небольшой холм, Гримберт от неожиданности напрягся, втянув голову в плечи и беспомощно выставив перед собой клюку.

– Что такое? Обвал? Химеры?

– Бледный Палец.

Сердце сделало пару затухающих ударов, а потом противнейшим образом заскрипело, перестав разгонять кровь по телу.

– Мы…

– Пришли, мессир.

– Он… там? – осекающимся голосом спросил Гримберт.

– Доспех твой? Там, куда он денется… Вон, торчит среди кустов, болван железный. Глаза б мои его не видели.

«Спокойнее, – приказал себе Гримберт. – Ты не для того испытывал муки столько времени, чтоб умереть от разрыва сердца черт знает где в проклятых горах. Вдохни глубже. Представь, что твое дыхание регулирует сложный ответственный механизм, равномерно насыщая кровь кислородом».

– Как… Как он выглядит?

С таким же успехом он мог спрашивать деревенского пастуха о том, как выглядят фрески собора Петра и Павла. Или грешника о том, как выглядят врата Царства Небесного.

Берхард фыркнул.

– Как кусок ржавого лома, как еще?

– Цвет, он…

– Я ж говорил, мессир, нет никакого в нем цвета. Ежли и был окрашен, Альбы давно разъели всю краску, ни пятнышка не оставили. Серый, как гранит. И потрепан прилично, между прочим. Я, может, не бог весть какой специалист по рыцарской части, но вмятины от снарядов различать вроде умею. Этому парню немало перепало в прошлом, уж не знаю, с кем он тут воевал…

– Я хочу… я хочу прикоснуться к нему. Подведи меня ближе.

Берхард выругался сквозь зубы, но покорно взял его за предплечье жесткими пальцами и потянул вниз с холма. От каждого шага Гримберт вздрагивал, будто шел по минному полю, дыхание с шумом рвалось наружу. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Берхард отстранился.

– Вот он. Протяни руку.

Гримберт с содроганием протянул руку и положил ладонь на что-то твердое. Холод металла почти сразу обжег кожу, но он не отнимал ее, пока пальцы не превратились в ледышки. Сталь. Благословенная Господом бронированная сталь. Гримберт принялся ощупывать ее обеими руками, ощущая благоговение сродни тому, которое испытывает паломник, припавший к раке с мощами великого святого.

Вмятины, заусенцы, заклепки… Этот доспех был не нов, он понял это мгновенно, по одному только прикосновению. Не миланской работы, определенно, очень уж грубо, как для миланских мастеров, славящихся своим искусством. Не продукт Золлингена, о броне кузниц которого слагают легенды. Может, толедская работа? Тоже едва ли – тамошние доспехи славились ювелирной сложностью ходовой части, тогда как здешняя была архаична и откровенно грубо устроена. Только бы не нюрнбергский – нюрнбергские доспехи отличались капризностью в эксплуатации и не самым удачным набором вооружения…

«Плевать, – решил он, не в силах выпустить из объятий бронированную сталь, впитавшую в себя весь холод Альб. – Пусть хоть нюрнбергский, хоть аугсбургский или даже гуннский.

Рыцарь – это не доспехи, а то, что внутри их. Магнебод был рыцарем, даже выбравшись из своих лат. И я, Гримберт Туринский, тоже рыцарь».

– Где здесь лестница? Помоги мне ее нащупать.

– Да нет здесь лестницы, мессир. Пара выемок в броне разве что. Ногу сюда… Нет, выше… Да. Стойте, сейчас подсоблю…

«И в самом деле, – подумал он, – такому коротышке не нужна лестница. Три метра с небольшим – совсем не та высота, для покорения которой потребуются специальные приспособления. То ли дело «Золотой Тур», к которому его поднимал гидравлический трап…» Гримберт вспомнил шипение этого трапа и то особенное ощущение, когда взмываешь на головокружительную высоту, точно невидимые ангелы, подхватив тебя, тянут к небу…

Вспомнил – и мгновенно стер из памяти, запретив воображению проигрывать детали.

«Золотого Тура» больше нет. Погиб в бою, как истинный воин. И эта щербатая холодная сталь, которую он, дрожа от возбуждения, ощупывает руками, и есть его новая кожа. Если, конечно, металлическое тело давно не разложилось изнутри…

Люк, запирающий бронекапсулу, он нащупал безотчетно – просто позволил руке самой ползти по броне, и та почти тотчас наткнулась на запирающий механизм. Ровно в том месте, где он когда-то располагался у «Убийцы», – вдруг понял он. – Ничего удивительного, машины одного класса и, пожалуй, схожего возраста.

Люк долго не поддавался, видно, успел знатно примерзнуть за все то время, что доспех простаивал под Бледным Пальцем, но Гримберт скорее сломал бы себе пальцы, чем отступился. Протяжный хруст наледи, и люк распахнулся над его головой, обнажая ведущий к бронекапсуле лаз – Гримберт ощущал его стылой безжизненной норой.

Машинально принюхался, но запаха разложения как будто не ощутил, только тот приятный маслянисто-металлический запах, что часто царит внутри больших и надолго заброшенных механизмов вроде башенных часов. Едва ли несчастный владелец этого доспеха умер прямо здесь, скорее, счел за лучшее убраться самостоятельно в неизвестную сторону.

Бросив исправный доспех? Гримберт ощутил, как противным образом скоблит нутро. Ни один рыцарь в здравом уме не бросит посреди Альб рабочую машину, это уж как Бог свят. Значит… Он торопливо ощупал тесное пространство бронекапсулы. Пусто. Ложемент для пилота с безвольно висящими ремнями – от холода они сделались хрупкими и лопались прямо под пальцами – ледяные рукояти управления, острые углы приборных панелей. На полу немного тряпья, выпачканного в масле, немного хлама. Свечной огарок, пустая консервная банка, исписанное перо, моток бечевки… Судя по всему, предыдущий владелец провел внутри доспеха много времени, превратив бронекапсулу в столовую, спальню и кабинет. Впрочем, ничего удивительного. Кто захочет морозить задницу снаружи?..

– Попробую залезть! – крикнул он, не зная, слышит ли его Берхард.

Он не думал, что у него получится это с первого раза. Лаз в этой модели был узкий и крутой, в самом деле похожий на нору, в придачу чертовски неудобно располагались опоры. Чтобы очутиться внутри бронекапсулы, требовалось утвердить правую ногу на выемке в броне, зацепиться руками за специальную перекладинку, оттолкнуться изо всех сил и…

Он сам не заметил, как очутился внутри. Прошел влет, точно деталь в специально предназначенную для нее выемку. А ведь думал, что сил в его теле хватает разве что на кашель…

Гримберт рассмеялся, поняв, что тело сделало все само, без его помощи. Тогда, в тринадцать лет, он не задумывался о том, как располагать ногу и как подтягиваться, он просто проскальзывал внутрь одним движением, легко, как проскальзывают в штаны. Забавно, что эта наука не испарилась из его памяти, как он думал, а все это время где-то хранилась…

* * *

Тесно – первое, о чем он подумал. Черт побери, он о многом забыл за эти годы, в том числе и о том, до чего же тесно в бронекапсуле рыцарского доспеха первого класса. Когда он был двенадцатилетним мальчишкой, она и то казалась ему тесным сундуком, в котором он заперт в наказание, сейчас же он и вовсе ощущал себя так, точно помещен в объятия железной девы, готовые сдавить его до хруста. Попытавшись вытянуть руки в стороны, чтобы определить свободный объем внутри металлической скорлупы, он тут же наткнулся пальцами на стены кокпита, покрытые грубой кевларовой обшивкой. Невероятно тесно. Кресло пилота представляло собой не привычный ему ложемент, в котором тело могло расслабиться сообразно своему анатомическому устройству, а примитивное устройство из нескольких деревянных и железных пластин, выпирающих прямо у него за спиной. Втиснувшись в него, Гримберт едва не зашипел. Ноги, которые он не в силах был даже полностью вытянуть, мгновенно затекали, а позвоночник, согнутый и зафиксированный под неестественным углом, трещал от напряжения.