Пароход Бабелон - Афанасий Исаакович Мамедов

той самой жестяной коробки, которые рачительные хозяева никогда не выбрасывают и в которых хранят после исчезновения сладостей аттестаты, дипломы, фотографии на документы, счастливые трамвайные билеты, старые часы и авторучки, а иногда и, как Ефим, «браунинг» с запасной обоймой.

Сарочка села на колени и начала разливать душистый чай по чашкам.

– Герлик говорил, вы много путешествовали, – сказала она Ефиму, не отрывая взгляда от струйки чая и чашки.

В ту же минуту Дебора спрятала улыбку, отвернулась в сторону другого балкона, на котором минутой раньше еще сидели чета Новогрудских и Школьник. Без этой ее улыбки Ефим не придал бы Сариным словам такого значения.

Откуда у него было это странное чувство, будто он давно знал Сару, ведь ни Герлик, ни Соломон никогда не рассказывали ему о ней? Он даже не знал о ее существовании. А теперь вот стоит она на коленях на текинском ковре, протягивает ему чашку с чаем, и кажется, будто не здесь, а у него в Фурманном переулке, где Мары и не было никогда. Не было Леона Муссинака с его «Очертя голову», чулок на спинке стула, хранивших Марино набеганное за день тепло, и не писала ему Мара в очередную их размолвку: «Мое чувство к тебе никогда бы не стало меньше от случайных издержек плоти – твоей или моей». Как ему тогда не нравились эти ее слова, будто с их помощью она подталкивала его к этим самым «издержкам плоти», будто давала ему карт-бланш, чтобы таким образом самой освободиться, отдаться в руки тех, кто крепче, кто сильнее его. А теперь, глядя на Сару, он думал: «Как хорошо, что я свободен, что не связан никакими обязательствами, ну разве что с братцем Ёськой, но какие то обязательства, скорее мой посильный вклад в его будущее…»

Ефим заговорил, как Афанасий Никитин, перечислял города, в которых бывал, точно втыкал флажки в карту, вспоминал вокзалы, гостиницы, съемное жилье, повороты улиц и парки в разные времена года, соборы и торговые пассажи… И все у него собиралось в один город, в город где-то там, где нет ни Чопура, ни Мехлиса, ни Ягоды.

Неизвестно, почувствовали ли это барышни. Вероятно, почувствовали. Иначе разве спросила бы Сара:

– А правда, что за границей вы оказались благодаря странному стечению обстоятельств?

«Как же много всего Герлик им наболтал обо мне!»

– Если тяжелое ранение считать странным обстоятельством, то да, конечно.

– Расскажите, как это было. – Глаза Сарочки горели.

Именно в такие минуты человек бывает совершенно незащищенным, и сберечь его может только тот, кто возжег в нем огонь. Иногда это означает не подавать надежды, делать вид, что не замечаешь происходящего. Именно так Ефим и поступил, долил всем в бокалы вина, сказал:

– Расскажу только после того, как вы поведаете историю той картины, на которой изображен раввин.

– Ой, тут и рассказывать нечего. Папа оплатил обучение в Италии одному бедному, но очень талантливому художнику, – говорит, а сама смотрит на Дору, все ли правильно. – И в знак признательности тот подарил папе свою дипломную работу, на которой изображен его отец в синагоге. Это до революции еще было, мы тогда не здесь жили… Вот и вся история. Ну а теперь вы. Герлик говорил, что вы замечательный рассказчик и что вы могли бы написать множество романов, если бы не писали так много статей.

Княжна довольно шумно вздохнула.

– В самом деле? Он так сказал? – Ефим аккуратно отлепил свой парик от подушки, улыбнулся про себя. – Как хорошо, что ваш брат покинул нас на время, а то бы я ему задал перцу сейчас.

– Я сказала что-то не то? – Когда Сарино лицо стало серьезным, она еще больше походила на тех мадонн, что висели на каждом этаже венского Музея истории искусств.

– Право, Сарочка, история моя военная, вряд ли молодым женщинам будет интересно ее слушать.

– Товарищ красный командир, – вдруг сухо выстрелила княжна, закуривая папиросу, – как еще вас просить даме! – И послала в сторону Ефима длинную струю дыма.

«Действительно, как еще?!»

И тогда он начал прямо с первых страниц романа, с того места, как «стукнул в щели между небом и землею выстрел», и когда дошел до главы «Замок», Герлик уже вернулся, снова устроился поудобней у ног княжны. К тому времени все они смотрели на Ефима уже как на комиссара Ефимыча.

Глава седьмая

Замок

Настойчивое ржание лошади, разлетающееся по сторонам чвоканье копыт по скисшей, потерявшейся от дождя дороге.

Родион Аркадьевич отлипает от окошка, находит за своею спиною застывшего у дверей комиссара и припадает к стеклу снова.

– Хорошо еще, что так оно обернулось, могло ведь и иначе сложиться.

– Могло, конечно, могло, – соглашается комиссар.

– В сторону штаба ускакали. – Белоцерковский тыкает пальцем в темный квадрат стекла, чтобы Ефим прислушался к стихии. – Вам такая расстановка сил о чем-то говорит?

– Разве что о любезности.

– Да-а-а?.. – Родион Аркадьевич снова оборачивается.

– Если б захотели взять, взяли бы.

– А раз не взяли?..

– …Значит, мимо приказа пошли, – а про себя подумал: «Посчитали, видно, что за дело я Кузьму зарезал, объяснил Верховой, что есть у комиссара право порядок в частях наводить».

Родион Аркадьевич от окна к столу, нацелился коньяку принять.

– Что ж… – сердце массирует. И кривится так, будто за ним только что приходили. – Вот ведь как оно бывает, – рюмку с коньяком в себя, а после: – Хо-о-у, бог епипетский!.. – и давай снова одной рукой сердце массировать, другою гриб склизкий вилкой накалывать, подбирать: – Ать, ать, ать… Ах ты ж, неуловимый! – но вот поймал, приготовился «неуловимого» в рот закинуть, тот чуть снова не ускользнул, в последнюю секунду был пойман и немедленно масленично проглочен доктором.

Родион Аркадьевич грудью потеплевшей вперед выдвинулся – в неосязаемую сетку пахнущего снедью воздуха. Ефимычу наливает щедро – до краев.

– Прошу. Душе вознаграждение требуется за пережитое волнение. А как же, а как же… Душа ведь инструмент тонкий.

– Благодарю, но мне сейчас никак нельзя!

– Как говорили в нашем курене в таких случаях: «ай, бросьте!», кому-кому, а вам уж точно не повредит, да и сколько там ваш кедровец нынче стоит – подпаленную керенку?

– Благодарю! – Коньяк показался Ефимычу интересным.

– Не за что! Чувствуете, как смолой отдает? А?.. А?.. Вот!.. «Счастливый случай миром правит. Дурак – ругает, мудрый – славит»… Не помните, чье это? А?..

– Не помню. – Ефимыч подумал: сам небось на ходу и сочинил. Ясное дело – миром случай правит, а вот будет ли он «счастливым»… Комиссар на всякий случай положил себе под левую руку