Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

– Мы говорим совсем другое: не надо было тебе так привлекать к себе внимание! – разозлился Энгельберт. – Если тот дознаватель врал, то наверняка не по собственной воле, так что бесполезно наезжать на него, не подумав!

– Если Legio Sancta рыщет где-то поблизости, – подхватил Танкред, – значит что-то их беспокоит или интересует. В обоих случаях они замнут дело, чтобы развязать себе руки. А поэтому нет смысла бороться на официальном уровне; что бы ты ни делал, последнее слово останется за ними, стоит им подергать за ниточки.

– Это подло, – простонал Льето, – и слишком несправедливо! Нельзя им спускать такое!

Танкред всем сердцем стремился поддержать друга, но в эту минуту чувствовал себя таким беспомощным, что не знал, как ему ответить. Ощутимое страдание молодого человека и ему причиняло боль. Энгельберт попытался найти выход:

– А может, подать ходатайство в Верховный суд?

– Если кто-то действительно хочет закрыть дело, это ничего не даст, – вздохнул Танкред.

– Я не допущу, чтобы им все сошло с рук, – прорычал Льето, сжав челюсти. Потом воздел палец к небу. – «Мне отмщение! И Аз воздам!»[51]

Услышав это, Энгельберт пришел в бешенство:

– Хватит, Льето!

Он почти кричал, и брат вздрогнул.

Старший Турнэ проявил суровость, которой Танкред за ним и не подозревал:

– Не нам искать мести. Только Всемогущему принадлежит право карать. Вспомни, что однажды все люди предстанут перед Его судом. Если в этот день ты окажешься среди тех, кто взял правосудие в свои руки, твоя душа будет весить не больше, чем душа убийцы!

Только сейчас Танкред осознал, как велико до сих пор влияние Энгельберта на младшего брата. Хотя Льето давно достиг совершеннолетия, был на добрых десять сантиметров выше и старше по званию, он с жалобным видом повесил голову.

– Она была такой простодушной, такой ранимой… – простонал он.

Его подбородок снова задрожал. Танкред ощутил ком в желудке.

– Ей наверняка было очень страшно умирать. Как Господь мог такое допустить?

– Будь уверен, что, если ее смерть не была случайной, Господь покарает виновного, как он того заслуживает, – добавил Энгельберт.

Услышав эти слова, Льето, со сжатыми кулаками и яростным огнем в глазах, выпрямился во весь рост:

– И для него будет лучше, если наказание возьмет на себя Господь, а не я…

* * *

В тот день ближе к вечеру Совету крестоносцев, как каждые две недели, предстояло собраться на обычное заседание.

Годфруа ожидал в одиночестве, медленно потягивая чай, поданный одним из асессоров Совета. Он всегда старался прийти пораньше, потому что любил покой этого сумрачного зала и предпочитал насладиться им, пока остальные еще не появились. Он очень прямо сидел в своем кресле, устремив взгляд вдаль и тихонько дуя на обжигающую жидкость. Годфруа всегда был до крайности терпелив, и, в отличие от многих, ожидание никогда не действовало ему на нервы.

Утром многочисленные асессоры и их помощники тщательно подготовили помещение, и теперь не хватало только самих владетельных сеньоров.

Квадратный зал отличался необычайно высокими потолками. А поскольку освещение было приглушенным, свода, который терялся в полутьме на пятнадцатиметровой высоте, было не различить. Хотя четыре опорные колонны, стоящие в каждом углу, напоминали классическую земную архитектуру, это впечатление мгновенно исчезало при взгляде на голубовато поблескивающие анодированные стены. В глубине четко вырисовывались три круга гигантских иллюминаторов, которые открывали вид на оставшиеся позади звезды, поскольку зал находился на оконечности кормы корабля.

В центре помещения полукругом располагались семь резных деревянных тронов из столетних дубов, выполненных по образцу епископских кресел в Реймсском соборе. Над каждым из них с потолка свисал длинный стяг с гербами дома. На знамени Петра Пустынника, не имевшего дворянских титулов, красовались ключи святого Петра – эмблема Ватикана.

Стены украшали широкие гобелены с изображениями великих античных сражений или же королевских коронаций. Никаких копий: изношенная бахрома ясно указывала на почтенный возраст и, возможно, огромную стоимость.

К девяти часам начали прибывать и другие сеньоры. Сначала Боэмунд Тарентский, которого Годфруа хорошо знал хотя бы потому, что недавно между ними произошла земельная тяжба. Фламандский сеньор именем германского императора занял город Валону на берегу пролива Отранто, прямо напротив тарентских владений графа на юге Италии.

Боэмунд не единожды обращался к Урбану IX с протестами против этого захвата, лишившего его стратегических плацдармов у самых ворот его владений. Но разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы развязать боевые действия против одного из сеньоров Новой христианской империи. Прекращение распрей между великими домами стало одним из пунктов, по которым Урбан занимал непримиримую позицию.

А потому, во имя стабильности и сплоченности империи, было выбрано политическое решение. И тем не менее ни для кого не являлось секретом, что достигнутое согласие в основном объясняется слабостью лагеря умеренных, старавшегося таким образом обрести больше веса в борьбе за влияние, которую вели великие дома.

Умеренные представляли собой некоторую – остававшуюся в меньшинстве – часть сеньоров, полагавших, что империя слишком расширилась после реконкисты, несправедливо и аморально подавив другие народы Земли. Согласно их воззрениям, старым нациям должно быть предоставлено право самим решать, хотят ли они обращаться в христианство и становиться частью НХИ или же попытаются самостоятельно побороть последствия Войны одного часа.

Конечно же, большинство умеренных склонялось к такой точке зрения не из чистого альтруизма. Играли роль и экономические соображения. Постоянные войны требовали серьезных инвестиций, а многие сеньоры предпочли бы использовать эти ресурсы на собственных территориях, нежели отправлять их за тысячи километров.

Войдя в зал, Боэмунд учтиво поприветствовал Годфруа и обменялся с ним несколькими любезностями. Хотя они уже уладили свой конфликт и были знакомы много лет, эти двое так и не стали близкими друзьями. На это потребуется еще некоторое время.

Боэмунд принадлежал к числу сеньоров, ставших умеренными по чисто экономическим причинам, что не нравилось Годфруа, чей выбор был обусловлен этическими принципами. И тем не менее этот военачальник с чеканным лицом, который славился своей прямотой и военными достоинствами, вызывал живейший интерес у фламандского герцога, который надеялся вскоре узнать его ближе.

За ним появились Раймунд де Сен-Жиль и Адемар Монтейльский и неторопливо устроились на своих местах. Епископ Монтейльский попросил асессора принести ему подушку для спины и, слегка поморщившись, сел. Судя по всему, кресла показались ему на редкость неудобными.