На краю - Николай Свечин

Другими дрожжами для роста города стали военные. В устье реки еще в 1853 году была поставлена крепость Чныррах. Она должна была защитить Николаевск от нападения с моря англо-французской эскадры во время Крымской войны. Оплеуха от японцев заставила военных усилить гарнизон самого города и подновить укрепления. Теперь здесь располагались крепостной пехотный полк, две роты крепостной артиллерии, саперная и минная роты, крепостной военный телеграф и станция искрового телеграфа. В заливе зимовал во льдах отряд судов Амурского лимана. Интендантские продовольственные магазины первого класса хранили запас провианта чуть не на весь округ.

В начале 1913 года Николаевск уже не походил на то гиблое место, каким описал его Чехов. В нем горело по ночам электричество, застраивали окраины, возводили собор и реальное училище, собирали деньги на памятник Невельскому. На пристани вырос огромный новый рынок. Однако настоящий толчок развитию города мог дать только глубоководный порт. Большая коса Куэгда своим изгибом образовала бухту, но она была доступна лишь для мелкосидящих судов с осадкой не более четырех футов. Кроме того, на семь месяцев в году бухта покрывалась льдом. И хотя ширина Амура в устье — пятнадцать верст, а глубина в среднем течении — девять саженей, лиман служил непреодолимым барьером. Слишком много песка нанесла туда могучая река. Морским судам приходилось якориться далеко от берега, в продуваемом ветрами устье. Требовались дорогие дноуглубительные работы, но на это у правительства средств, как всегда, не хватало.

Утром следующего дня приезжие отправились в управление полиции. Оно находилось в двух шагах от гостиницы, перед казармами 6-го Сибирского линейного батальона. Их принял полицмейстер коллежский советник Таут.

— Павел Михайлович, я Лыков, — взял быка за рога командированный. — Вы получили мою телеграмму насчет двоих убийц?

— Получил, — спокойно ответил полицмейстер. — Вы для чего спрашиваете? Видели же пост в Воскресенской. Не просто так у всех там документы проверяют. И приметы известны.

— Пост видел, урядник Прияткин служит исправно. Только вот убийц мы не настигли. Значит, они уже в городе. Допускаете это?

— Все может быть, — с тем же рассудительным хладнокровием заявил коллежский советник. — Я подготовил ряд мероприятий. Ждал вашего приезда, чтобы провести их вместе. Облавы, одновременная проверка документов во всех подозрительных местах, запрет на выезд из города… Николаевск невелик, всего двенадцать тысяч жителей. Сезонные толпы давно схлынули. Найдем подлецов!

— А как у вас с преступностью? — ввернул Азвестопуло.

— По прошлому года шестнадцать убийств и два покушения, — ответил Таут.

— Столько же и в Никольск-Уссурийском, но там населения в пять раз больше, чем у вас, — упрекнул полицмейстера Лыков. — Да, веселое местечко… Ну, давайте искать.

Город своей квартальной разбивкой с собором в середке напомнил сыщикам Нахичевань-на-Дону. Вдоль реки шли длинные проспекты, а от реки улицы. Названия их были незамысловаты. Шесть Чныррахских проспектов пересекали шесть Адмиралтейских улиц и шесть Амурских. Так же поперечными были Соборная, Николаевская, Петропавловская и Портовая. Большая Береговая тянулась вдоль Амура, а Большая Бульварная ограничивала Николаевск с тыла. На одной окраине вонючая бойня и новая тюрьма, на другой — старая тюрьма и интендантские склады. По периметру расположились кирпичные заводы (четыре), заводы фруктовых вод (три), лесопильные (три) и пивоваренные (два). Только мыловаренное дело было представлено одним заводом. И все…

Сутки николаевские полицейские в сопровождении гостей шарили по притонам, темным меблирашкам и постоялым дворам. Взяли полтора десятка подозрительных, среди них даже одного беглого в розыске. Но те, кто был нужен, не попались.

Утром злые и невыспавшиеся участники облавы сидели в кабинете Таута и цедили чай. Всем хотелось водки, но дело-то не сделано… Алексей Николаевич отослал помощников в номера, а сам попросил у хозяина кабинета сводки происшествий за последние три дня.

Опыт и наблюдательность в очередной раз выручили сыщика. Просматривая рапорт лекаря Николаевского лепрозория, он обратил внимание на позавчерашнее сообщение. В больницу поступили два новых пациента. Оба с признаками проказы.

— Павел Михайлович, а этот лекарь давно в должности? — спросил статский советник коллежского.

— С лета прошлого года. А что?

— Вы слышали, что уголовные умеют подделывать язвы от проказы с помощью карболки?

Полицмейстер опешил:

— Нет. Вы полагаете?..

— Полагаю. Они берут неочищенную карболовую кислоту, что применяется в тюрьмах для дезинфекции отхожих мест, и выжигают ею очаги на груди, на плечах. Получаются темно-бурые пятна, издали похожие на те, что бывают при так называемой пятнистой проказе. Но язвы гладкие, без струпьев — опытный лекарь легко отличит. А вот неопытный… Или же подкупленный… И новых больных двое — именно столько, сколько мы ищем.

Таут сразу поверил сыщику. Он схватил со стены портупею и велел подавать сани.

Своих помощников Алексей Николаевич решил не беспокоить — те валились с ног от усталости, пусть немного отдохнут. Он запросил у Павла Михайловича семь городовых покрепче. Напомнив, что Большой Пантелей поднимает на спор колесный стан… Про себя он уже решил потягаться с мазом силой — чья возьмет? После сентябрьского ножевого ранения Лыков ни с кем еще не тягался, было интересно, полностью ли он восстановился.

Лепрозорий находился на отшибе, за бойней. Полицейские подъехали, стараясь не шуметь. Все были при оружии и в случае необходимости без раздумий пустили бы его в ход. Двое убийц, один из них богатырь, а второй маньяк — чего церемониться?

Лыков, как всегда, ворвался в палату первым. Его встретил высоченный мужик с грубым суровым лицом. Он стоял посреди комнаты, сжимая в руках хирургический ланцет:

— Не подходи!

— Ты бы еще кружку Эсмарха[82] взял, бабуин, — хохотнул статский советник, подходя к бандиту пружинистой походкой пластуна. — Разомнемся, что ли? Давно я вшей не давил!

Погибельцев глянул на сыщика и бросил ланцет:

— Сдаюсь без сопротивления!

Так и не позволил он Лыкову проверить силу… Алексей Николаевич вздохнул с сожалением и скомандовал:

— Сразу в кандалы, ручные и ножные. Очень крепкий, помните об этом.

Но Большой Пантелей действительно не сопротивлялся. Из него словно выпустили весь воздух. За убийства солдат полагался военный суд, и фартовый это знал.

Когда арестованного доставили в управление, статский советник спросил его:

— Где Чума?

— Вчера еще сдернул. Говорил: чувствую, нас здесь найдут, надо драпать…

— Куда сдернул? Признавайся, чего уж теперь. На Сахалин?