Ноздря в ноздрю - Феликс Фрэнсис

— Но я готова спорить, что тебе никогда не приходилось одновременно сразу работать с восьмьюдесятью поварами, причем каждый старался показать, что он лучше тех, кто трудится рядом, и при этом все готовили одно блюдо.

— Пожалуй, не приходилось, — кивнул я, — но иной раз такое ощущение возникало.

Каролина улыбнулась.

— Только пойми меня правильно. Мне очень нравится быть частью действительно высокопрофессионального оркестра. Мы можем слиться в единое целое. И эффект получается фантастический. К примеру, в увертюре Чайковского «1812 год» со всеми этими орудийными залпами в королевском «Альберт-Холле», когда семь тысяч людей замирают как завороженные. — Она рассмеялась. — Лучше оргазма.

Я не знал, как на это ответить. «Практика, — подумал я. — Мне нужно больше практики».

— Подожди, и мы поглядим.

— Это обещание?

— Абсолютно. — Я перегнулся через столик и погладил ей руку.

Мы доели все, что оставалось на тарелках, в удовлетворенном молчании, возможно, не хотели разрушать возникшее единение душ. Подошел официант, забрал пустые тарелки. Мы заказали кофе, и я разлил по стаканам остатки «Кьянти». Ни один из нас не показывал вида, что ему не терпится вернуться в ее квартиру и посмотреть, не разойдется ли мое обещание с делом. На самом же деле мыслями я уже перенесся в спальню Каролины.

— А что вы играете в Чикаго? — спросил я, подавляя отчаянное желание выскочить из-за стола.

Она просияла.

— В основном Элгара. Первую симфонию и «Вариации», которые я люблю. В программе также Сибелиус. Если точно, его Четвертая симфония, но мне она не очень нравится. Я нахожу ее тяжеловатой. Очень мрачной.

— А кто выбирает репертуар? — спросил я.

— Думаю, директора и дирижер. Точно не знаю. Наверное, и американцы могут что-то предложить. Полагаю, Элгар воспринимается там как квинтэссенция английской музыки. И, разумеется, скоро годовщина его дня рождения.[34]

Разумеется, подумал я.

— Сибелиус, конечно, не англичанин.

— Нет, думаю, финн, но уверенности у меня нет. Американцам его музыка нравится. Наверное, потому, что связана с тяготами жизни в бревенчатых избах. — Каролина рассмеялась. — Для меня слишком мрачно и тягуче.

— Как патока, — ввернул я.

— Точно, но менее липко. — Она вновь рассмеялась. Весело и беззаботно.

— Но полететь туда стоит только ради Элгара, — продолжила Каролина. — «Нимрода» я играла на прослушивании в Королевском колледже. Обожаю этот этюд и играю всякий раз, когда меня что-то гнетет, а такое, должна тебе сказать, случалось со мной часто. Моя музыка и мой альт всегда поддерживали меня. — Она смотрела куда-то поверх моего плеча, но едва ли что-то там ее интересовало. — Я так сильно люблю свой альт, что, наверное, умерла бы без него.

Я заревновал. Глупо, конечно. Само собой, Каролина любила музыку. Я, в конце концов, любил готовку. Мог прожить без кухни? Нет, не мог. А тогда, сказал я себе, нечего ревновать к альту. Это неодушевленный предмет. Я попытался, но полностью изжить ревность не удалось.

Со временем рука об руку мы вернулись в ее квартиру и сразу же оказались в кровати, где я попытался реализовать свое обещание на практике.

Она не сказала, что мне удалось превзойти увертюру Чайковского «1812 год», но и не сказала, что не удалось. Альт, можешь обзавидоваться.

Мы проснулись рано, в полудреме полежали в кровати, изредка касаясь друг друга. Я повернулся, обнял Каролину, но она не отреагировала. Я почувствовал, что ее что-то тревожит.

— В чем дело? — спросил я ее.

— Ничего. Просто думала.

— О чем?

— Пустяки, — ответила она, но я же видел, что ее мысли занимает что-то серьезное.

Начал вновь исследовать ее тело руками, но она села.

— Не сейчас. Хочу чаю… — Она встала, надела халат, коридором прошла на кухню. Я лежал и думал, что я сказал или сделал не так.

Каролина вернулась с двумя дымящимися кружками чая, вернулась в кровать, но халат не сняла.

— Я так сильно тебя разочаровал? — спросил я, приподнявшись на локте и глотнув чая.

— Нет. Как раз наоборот. В этом часть проблемы.

— Так есть проблема? Расскажи мне.

Она со вздохом привалилась к стене.

— Я не могу переехать в Ньюмаркет. С моей работой я должна жить в Лондоне.

Я облегченно рассмеялся:

— Я не прошу тебя жить в Ньюмаркете.

— Ох. — Она помрачнела. — А я думала, что можешь попросить.

— Безусловно, могу. Но я, скорее всего, переберусь в Лондон.

— Тогда все в порядке. — Она широко улыбнулась. — Но когда? И что станет с твоим рестораном?

— Все еще очень неопределенно, и я не хочу, чтобы мои сотрудники об этом знали, но есть планы по открытию нового ресторана в Лондоне еще до конца года.

— Как здорово! — Она захлопала в ладоши.

— Если я правильно тебя понимаю, ты готова войти в мою жизнь на постоянной основе? — спросил я.

— Возможно. — Она выскользнула из халата и устроилась рядом со мной.

— Тогда действительно все хорошо.

Днем мы доехали на поезде до станции Вирджиния-Уотер. А потом на такси до Смитс-Лауна, где находится «Гвардейский поло-клаб». Мы оба не знали, чего ждать, поэтому выбрали максимально нейтральную одежду. Каролина — черно-белое платье, которое подчеркивало все достоинства ее фигуры, отчего в поезде многие бросали на нее восхищенные взгляды, и твидовый жакет, отороченный коричневым мехом по воротнику и манжетам. Если она и захватила с собой охотничий шлем и увеличительное стекло, я не знал, куда она их спрятала. Я же остановился на синем блейзере поверх серых фланелевых брюк, белой рубашке и галстуке в полоску. Как я полагал, униформе любого уважающего себя офицера гвардии, находящегося не при исполнении.

Мы оба приняли решение не надевать зеленые резиновые сапоги, прежде всего потому, что сначала их следовало купить. Да и прогноз погоды улучшался с каждым часом, и обещанный дождь ждали уже не раньше понедельника. Так что я поехал в черных кожаных туфлях, а Каролина — в черных кожаных сапожках на низком каблуке.

Воспитанный в скаковом мире, где малейший физический контакт на дорожке встречался неодобрительно, а самое легкое столкновение могло стать причиной проигрыша в судейской комнате, я пришел в ужас от той грубости, даже насилия, которое царило на поле для поло.

Игрокам разрешалось «наезжать» на противника, даже не владеющего мячом. Сие означало, что игрок направлял своего пони в бок пони противника, да еще помогал себе локтем и коленом, с тем чтобы сбить оппонента с выбранного курса. С этой целью колени игроков закрывались толстыми кожаными накладками. Шпоры вроде бы не разрешалось всаживать в ногу противника, но у меня создалось ощущение, что используются они именно для этого.