Обойма ненависти - Алексей Макеев

– Я собрал вас всех вместе, – Гуров поймал безмерно удивленный взгляд женщины и повторил, – именно собрал вас всех вместе, чтобы поговорить, кое-что выяснить и кое в чем убедиться. А кое в чем убедить и вас. Вот вы, Михаил Лукьянов и Антон Филиппов, бывшие друзья…

– Бывшие? – грубо переспросил Лукьянов. – Какого черта вы лезете в наши отношения? Считаете, что тот пьяный бред, который я тут нес, имеет какое-то отношение к действительности?

– Да, Михаил Александрович, имеет. И к действительности, и к преступлению.

– Так извольте объяснить какое.

– А я что делаю? – пожал Гуров плечами. – Только вы уверены, что я, посторонний человек, смогу объяснить вам то, чего вы сами себе не можете объяснить? Вы друзья или нет? Филиппов, Лукьянов вам друг?

– Да, – ответил Антон с таким видом, с каким говорят родственникам о безвременной кончине кого-то из близких.

– Конечно, друзья, Антоха, – с напряженной и виноватой улыбкой сказал Лукьянов и пересел к другу, обняв его за плечо. – Просто жизнь нас немного изменила. У каждого появилось что-то свое, своя работа, своя семья… Конечно, мы немного отдалились, но это ведь ничего не значит во взаимоотношении двух мужиков, Антон. Я всегда следил за твоим творчеством; вспомни, сколько раз я пытался тебе помочь найти себя в жизни. Да и с Оксаной вы у нас часто бывали. По-дружески. Я ведь всегда рад тебя видеть. Для меня ты все равно остался тем Антохой, с которым я дружил со школы.

А вот это Гурову уже напомнило исповедь. Нет, покаяние. Я хотел, я старался, просто так получилось… И Филиппов сидел с виноватым видом, стеснительно посматривая на присутствующих, как будто стыдился лжи своего бывшего друга. А может, и не лжи? Да нет – лжи. Лукьянов пытается выдать желаемое за действительное. И еще потому, что переспал с женой своего друга.

– А вы знаете, как живет ваш друг? – поинтересовался Гуров. – Не в плане обеспеченности, а в плане моральном, духовном. Он настолько погрузился в мир иллюзий, что перестал…

– Прекратите наговаривать на моего мужа, вы, мент! – взъярилась как кошка Оксана. – Чего вам нужно? Что вы мотаете нервы людям, у которых и без того горе? Не можете найти преступников, так пострадавших мучаете!

Уже и «мент»! Нахваталась, стерва, у своих дружков на Черкизовском словечек. Молодец, хорошо напирает.

– Почему же не можем? – удивился Гуров, стараясь выглядеть спокойным и равнодушным. – Очень даже можем.

– А раз можете, то ищите! – перебила сыщика женщина. – Чего вы к нам-то ходите? Чего вы здесь-то вынюхиваете?

Гуров спокойно смотрел, как Оксана выходит из себя, полыхая негодованием. Крячко задерживался, и приходилось тянуть время. Ну и пусть Филиппова выступает, зато Гурову не придется сидеть и переливать из пустого в порожнее. Лучше бы, конечно, не терять времени, а вывести всех присутствующих на искренность. Вот Лукьянов, кажется, созрел для этого. Он единственный, кто осознал всю глубину трагедии их маленького социума. И это понятно, потому что его жена убита. Многое в жизни безвозвратно, но в той или иной степени. А вот смерть – это безвозвратная потеря человека, абсолютная. И с этим трудно смириться, когда себя считаешь виновным. И Лукьянов прозрел первым. Хотелось бы услышать, что и как будет говорить Антон, но художник молчал. То угрюмо, то виновато таращился на всех и молчал.

– Вы не понимаете, что горе у нас общее! – продолжала брызгать слюной Оксана. – Мы ведь дружим уже тысячу лет, знаем друг друга тысячу лет. Вы не представляете, что для нас была Саша, каким она была человеком. И как любил ее Михаил!

Это мы знаем, с усмешкой подумал Гуров. И как любил, и как предавал. И ее предавал, и друга.

– Антоша, – вдруг Оксана вспомнила, что с мужа и начался всплеск ее возмущений, – а ты чего молчишь? Ты же друг Миши с самой школы. Вы всегда были с ним неразлейвода. Ты же не считаешь, что что-то изменилось? Просто жизнь вносит свои коррективы, жизнь меняется, и люди меняются. Они взрослеют.

– За-мол-чи, – тихо, но внятно и с нажимом на каждый слог сказал вдруг Антон и зажал голову руками.

– Что? – опешила Оксана.

– Замолчи, сука! – сквозь зубы повторил Антон. – Орет тут сидит, подруга дней моих суровых…

Последнее прозвучало как самое грязное оскорбление. По крайней мере, интонации были такими. И посмотрел Антон вдруг на жену с такой ненавистью, что Гуров немного испугался. Если такие силы бушуют внутри невзрачного и тихого художника, то не ошибся ли он со своими коллегами? Не черти ли в тихом омуте водятся?

Антон толкнул локтем Михаила, отбрасывая руку друга, которая все еще обнимала его. Рот художника кривился в судорогах, издавая нечленораздельные звуки. Но яркий порыв мгновенно угас. Антон опустил голову, закрыл лицо руками и заговорил с болью в голосе и не сдерживая слез отчаяния, безнадежности и обиды на весь мир.

Антон стал говорить, как его тяготило всю жизнь, а особенно в юности положение друга при лидере. Мишку все любили, уважали, считались с ним. Он имел «право голоса», «право суждения», и это всеми принималось, потому что Мишку все принимали. Мишка всегда был личностью, а он, Антон, – «комическим персонажем при главном герое». Нет, не всегда, конечно, Антона тяготило такое положение. Сначала он даже гордился тем, что Мишка Лукьянов с ним дружит. Ни с кем не дружит, а с ним дружит. Но по мере взросления это стало тяготить. Потому что вместе с взрослением появилось и самолюбие, и амбиции, и желание признания его самого как такового, а не как человека «при Мишке».

Единственное, что удерживало Антона в друзьях Лукьянова, как он сам выразился, так это то, что Мишка его слушал. Подшучивал, критиковал, относился с иронией, но слушал. А в том возрасте это для парня было главным. Был диалог в отношениях. Но потом они окончили школу, и времени на общение у них стало меньше. И Антон стал замыкаться, потому что диалога с внешним миром у него уже не получалось. А Михаил начинал жить своей, другой жизнью: учиться, планировать будущую карьеру, сходиться с другими парнями и девчонками из нового круга, круга его будущего.

Нет, они не переставали дружить и встречаться. Просто встречи стали происходить реже, а Антон стал отходить в жизни Мишки на второй план, потом на третий и так далее. Именно так Антон воспринимал ту ситуацию. И обида стала копиться в нем, как осадок в грязной воде, все замутняя и замутняя чистоту отношений.

– Да, я слабый человек, я бесхарактерный, обидчивый. Да, у меня полно комплексов. Я мечтатель, теперь уж я это понимаю совершенно ясно. Для меня легче отвернуться от препятствия, обойти его, чем преодолевать. И, наверное, я лентяй. Я могу делать только то, что мне нравится. Я всю жизнь себя убеждал, что мое художество чего-то стоит. И окружающие меня люди, жалея меня, мне поддакивали. Вот оно, первое предательство моих близких. Гораздо гуманнее было еще тогда хирургическим путем удалить раз и навсегда эту опухоль. Объяснить мне, что мои рисунки – чушь и бред. Что не стоит гробить жизнь на никчемность. Объяснить мне, черт бы вас всех побрал, что и я сам тоже никчемность!