Пир князя Владимира - Душица Марика Миланович

– Узнаешь, что делать, когда она будет у тебя в ухе. И не волнуйся, она мужская.

– Я вижу, что это настоящая драгоценность, но я не ношу украшений. Да у меня в ухе и дырки нет. Ничего не выйдет.

– Возьми и не волнуйся. Бабушка уверяла меня, что, по преданию, единственная угроза для этой серьги – злобный человек, слепой на один глаз… Рассказывают, что из-за бельма он похож на привидение, вот уж не хотелось бы мне с ним встретиться, даже в рассказе… Она твоя.

Подошла к нему и так же неторопливо и с улыбкой, как однажды он засунул ей под футболку голубя, приложила серьгу к его уху. Ей показалось, что серьга была здесь всегда.

«Теперь гром может греметь сколько угодно, дело сделано», – пронеслось у нее в голове неожиданно, словно чье-то послание.

– Больно было? – спохватилась она.

Он не подтвердил и не опроверг. Было видно, что слова до него не доходят. Нахмурив рыжие брови, он пристально вглядывался в пестрый калейдоскоп, сменявшийся перед ним, в картины, соединявшие далекое прошлое с настоящим.

А когда он опомнился и оглянулся, ее в комнате не было. Рубашка, забытая, комком валялась на полу, пустая, в складках, как пустой черепаший панцирь.

Она почувствовала холодное прикосновение тени и тут же вышла. Взглядом проводила всадника, чей контур угадывался в сумраке, услышала топот копыт. Тень прощалась с людьми. Пришло и ей время удалиться на покой. Она знала это из хазарских слов и волшебного сна в гостинице на распутье трех дорог.

Заметив, как стремительно смеркается, она остановилась, ночь упала внезапно.

Ничему больше не удивляясь, сняла со своего плеча белое перо, зажала в ладони и вернулась назад.

Вместе с ней в комнату проникла темнота. Он уже оделся. Они заговорили не сразу, занялись мелкими делами, которые помогали собраться с мыслями. Она принесла свечу, он зажег спичку, комната ожила. Ей нравился ароматный теплый свет, свечи были расставлены повсюду. Огонь колебался, словно ровному горению мешал лай соседского пса.

Он взял ее за руку. Теперь была его очередь.

– Я еще не отдал тебе свой подарок… Вот, возьми… Пока у меня не было тебя, я думал, что это – самое ценное, что у меня есть.

– Кольцо! Но… Изумительное, только… что это, из чего оно сделано?

– Из золота и женских волос. Оно древнее. Единственное, что осталось у меня от отца. А ему оно досталось от какого-то предка. Оно такое одно, неповторимое, как и ты.

* * *

– …каждая моя картина, каждый мазок кисти часть мозаики. Я ищу картину, которая все соединит в одном ответе.

Я давно осознал те послания, которые доходят до меня в снах, с музыкой, через неожиданные и загадочные встречи, с тайными и неожиданными мыслями и иными знаками, указывающими направление. И я понял, что все это куда-то меня ведет.

* * *

– Ладно, ты знала с самого начала. Что тебе рассказывать? Влюбляешься незаметно, сама знаешь, как это бывает. Алло… что-то трещит, да, слышу тебя. Я знаю, что не виделись уже несколько дней… мне надо закончить кое-какие дела… позвоню как только смогу… Мне придется на некоторое время уехать, надолго… Я просто хотела тебе позвонить, чтобы ты не думала, что я о тебе забыла.

На работе я все урегулировала, проблем нет, а книги возьму с собой!

Деревянный крестик все еще свисал с картины, и казалось, что он находится прямо на груди у изображенного на ней мужчины, державшегося с большим достоинством.

«Сын мой, ничего тебе не оставлю. Все, что у тебя будет, ты заработаешь силой своего таланта, кистью и красками».

Понадобилась кому-то черепица, крышу дома подремонтировать, за одну ночь нашел выход, а церковь наутро стояла без кровли. Оконные рамы с давно разбитыми стеклами сняты, тоже, видно, кому-то понадобились. Зияли дыры, темные раны на расцвеченной лишайниками колокольне, под крестом.

На следующую ночь, когда все село спало, под горой, той, где наверху кладбище, открылась в земле бездонная яма и из нее хлынула прозрачная вода, зеленая от растений, которые в ней отражались.

То и дело раздавались испуганные крики, потому что люди, проснувшись и выходя из дома, оказывались в воде.

Вода прибывала быстро, но все же времени, чтобы собрать самые необходимые вещи и покинуть жилище, хватало. Первыми бежали домашние животные, выпущенные из хлевов, загонов, спущенные с цепи…

Слышались проклятия и причитания, люди поносили и воду, и жизнь, и Бога. Но некоторые в этом несчастье все-таки Богу молились.

Село опустело за пару часов. Известно, против огня что-то еще может устоять, против воды же – ничего. Озеро разлилось так, что закрыло крыши домов. Вода поднялась почти до уровня церковного двора и остановилась.

На холме, за церковью, на сухом месте остался стоять дом Дукатина и он сам перед ним, не испугавшийся стихии, ожидающий исхода событий. На возвышении, куда вилась дорога из села, подальше и повыше, за его домом в густых зарослях можно было в тени дуба с трудом различить стоящий на страже придорожный камень. Прядь волос, которую там оставил Дукатин, была на месте, словно срослась с камнем. Под ним поблескивала золотая монета, всякий раз, когда на нее падал луч света.

На другом холме стоял старый дом Магды, одинокий, маленький, сжавшийся от страха, а может, и надеющийся на лучшее будущее.

На третьем – кладбище, окруженное оградой из сложенных камней, похожее на место для жертвоприношений.

Все остальное покрыла вода.

Жертва – слово святое.

* * *

По благословению и проклятию предков все, что у него было, добыл он единственным своим оружием, кистью.

– Отец мне оставил только перстень и наказ, что все, что у меня в жизни будет, я должен добыть себе сам. Вот, единственное, что я могу продать, это картины.

– Так и сделаем. Есть и еще кое-что. Серьга.

– Но это подарок?

– Ты получил ее не случайно, она сама тебя нашла. Значит, принадлежит тебе по праву наследования. Ты можешь делать с ней все, что хочешь.

Редкая драгоценность, единственная в своем роде, вызвала у владельца ювелирной лавки настоящий ажиотаж, и предложенной за нее цены оказалось достаточно для того, чтобы восстановить церковь.

Картины они продали для решения других проблем, которые, как они предполагали, возникнут, когда люди начнут возвращаться в село.

Сцены из жизни княжеского двора, портреты высокодостойного князя и прекрасной княгини, золото и роскошь храмов и палат, охота на диких зверей… и везде византийский синий… Картины, которые он писал годами и держал спрятанными по разным углам, сразу после того, как их выставили на продажу, были распроданы в рекордно короткий срок.