Фальшивая Венера - Майкл Грубер

— А я полагал, эти ребята просто пристреливают тех, кто не возвращает долги.

— О, бывает и такое, бывает и такое, однако деньги таким способом не вернешь. А имея дело с произведениями искусства, можно прикрыть себе задницу.

— И каким боком сюда попадает наш друг?

— Сейчас расскажу. Задумайся вот над чем: в каждый конкретный момент в подпольном мире плавает пара десятков значительных работ, а эти ребята далеко не всегда ценители искусства. Сам по себе Ренуар им не нужен. И когда надобность в закладе отпадает или же владельцу срочно нужны наличные, как он поступает? У него есть нечто стоимостью двадцать миллионов, и он понятия не имеет, что с этим делать. И вот тут появляется Креббс.

— Он продает краденые произведения искусства. Потрясающе. И кому же он их продает?

— Тем людям, о которых он говорил. Богатым придуркам, которым наплевать на происхождение картины.

— А теперь позволь мне высказать свою догадку: ты подыскиваешь ему этих богатых придурков.

— Ты что, спятил? Я уважаемый бизнесмен, мне нельзя связываться с торговлей краденым.

— Так какова же твоя роль?

— Я выступаю в качестве консультанта.

Я рассмеялся Марку в лицо.

— Я серьезно, — обиделся он. — Без шуток. Ему же нужно с кем-то поговорить.

— Кому, Креббсу? Марк, при всем уважении, Креббс не нуждается в твоих советах по поводу живописи.

— А я этого и не утверждаю, но ему нужен респектабельный торговец, чтобы получить выход на музеи. Конечно, солидные учреждения не занимаются грязными делишками, но Креббс действует хитро. И когда приходит срок, некто, пожелавший остаться неизвестным, предлагает галерее Марка Слейда краденого Ренуара. Хочет ли музей вернуть картину? Разумеется, хочет, как и страховая компания, выплатившая страховку. Я устраиваю возвращение картины и передачу денег и получаю комиссионные. Кое-что достается вору, Креббс чист, страховщик сокращает потери, картина снова висит на стене музея. Все счастливы.

— Значит, ты ширма. Накладная борода.

— Можно и так сказать. Но с точки зрения музея я герой. И все это делается без излишней огласки. Ты вот, к примеру, знаешь меня много лет, но даже не догадывался об этом.

— Но если честно, я не слишком удивлен. А что по этому поводу думает полиция?

— Какая еще полиция? О некоторых кражах даже не заявляется, но даже когда это и происходит, большинство полицейских считают, что можно найти лучшее применение своим силам — вооруженный тип, ограбивший винный магазин, банды наркоторговцев, насильники. Поверь, полиции нет никакого дела до того, что какой-то богатенький козел лишился пары своих картин, особенно если в конце концов он получил их обратно. Конечно, ее заинтересует, если кража произведений искусства ведет к наркокартелю или к крупному торговцу оружием, но если нет — значит, нет.

— Даже если речь идет о подделках?

— Почему ты говоришь о подделках? Подделка — это когда я рисую твою подпись на чеке и снимаю деньги с твоего счета. Подделка — это подложное завещание, когда денежки тети Агаты достаются коварному племяннику, а не приюту для бездомных кошек. В этих случаях есть пострадавшая сторона. А здесь ты создаешь произведение искусства, неотличимое от оригинала. Неотличимое! Где пострадавшая сторона? Покупатель смотрит на картину, и его переполняют те же самые гордость и радость, как если бы она была творением рук какого-то типа, умершего триста лет назад. И как верно заметил Креббс, откуда, черт побери, мы знаем, что та или иная работа является подлинной? Потому что так сказал какой-то умник, которому заплатил продавец? Вся эта компетенция — полное дерьмо от начала до конца.

— Так что почему бы и нам не получить свою долю?

— В самую точку, черт побери! Послушай, ты, наверное, не знаком с дельцами с Уолл-стрит — всяческими биржевыми маклерами, специалистами по слиянию и разделению, управляющими страховыми фондами, а я с ними знаком. Это мои лучшие клиенты. Чаз, поверь мне, это полные кретины. Когда рынок на подъеме, они финансовые гении, а когда рынок падает, это не их вина и они исчезают со своими миллиардами. Эти люди способны за один вечер прокутить в баре пятнадцать тысяч долларов, и они даже не задумываются об этом. И ты хочешь, чтобы я был скрупулезно честным в отношении подлинности картин, которые я им продаю?

— Это твоя точка зрения.

— Эта точка зрения единственная разумная, учитывая то, каков наш мир. Послушай, Чаз, я люблю живопись. Это то, что нас связывает, меня и Креббса. И дело не только в тщеславном желании обладать чем-то значимым. Это единственное настоящее, твою мать, что осталось. И мне нравится твоя работа. Ты замечательный художник, и каждый раз на протяжении всех этих лет, когда я видел очередное твое творение в каком-нибудь журнале, это пронзало меня в самое сердце и я думал: «Какое расточительство!» Ну хорошо, пусть ты не хочешь выставлять свои работы, я даже не буду спрашивать почему, но, честное слово, мне всегда хотелось вытащить тебя из этого грязного мира, где ты надрываешься за три, четыре, пять «кусков», живешь в самой настоящей заднице, никогда не отдыхаешь, не получаешь признания, которое заслуживает твоя работа, и когда сейчас подвернулась эта возможность…

— И как же она подвернулась?

— Ну, как уже говорил Креббс, он твой большой поклонник.

— Это без дерьма?

— Абсолютно, и, если честно, именно благодаря этому я и смог с ним сблизиться. Мы встретились на вечеринке у Кастелли. Я продал ему — я имею в виду Кастелли — весьма милый набросок святого Марка работы Корреджо, выполненный красным мелком, и нас с Креббсом представили друг другу. Это случилось лет семь-восемь назад. Разумеется, я уже был наслышан о Креббсе, и мы разговорились о живописи, я имею в виду современный мусор, сошлись во мнении, что мы ни за что на свете не повесим у себя дома работу того, кто не умеет рисовать, затем обсудили, кто умеет рисовать и кто не умеет, и Креббс упомянул твою фамилию. Он видел плакат, который ты сделал для рок-группы «СПИД», под Босха, помнишь? На его взгляд, это было что-то поразительное, и я сразил его наповал, сказав, что ты мой лучший друг.

— Бывший лучший друг.

— О, Уилмот, ну не надо! Я видел, как у тебя загорелись глаза, когда Креббс заговорил о деньгах. Перестань вести себя как девочка, только что лишившаяся невинности.

Я смерил его суровым взглядом, точнее, взглядом, который должен был быть суровым, однако я сам понимал, что за ним нет никакой моральной силы, и Марк тоже это почувствовал.

Катер ударился о причал и отскочил назад; матрос спрыгнул на пристань и закрепил нос на кнехте.

— Ну да, а почему бы и нет, черт побери? — сказал я.

Просияв, Марк похлопал меня по плечу. Мы сошли на набережную Венеции, как два обычных человека.

* * *

Когда я вернулся в гостиницу, там меня уже ждал конверт с инструкциями относительно поездки в Рим. Интересно, неужели Креббс нисколько не сомневался в том, что я соглашусь, или же у него есть подручные, готовые в любой момент выполнить подобное задание? Я пришел к выводу, что меня это нисколько не задело и нисколько не волнует. Значит, кто-то побывал у меня в номере? И что с того? В любом случае, утром вылетал частный самолет. Я поднимусь на борт вместе с Франко, но до тех пор я был свободен.