Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Леопольд фон Захер-Мазох

Я вся дрожала от волнения и плохо сдержанного – раздражения.

Незадолго перед тем, как он уезжал в Вену читать свои лекции, он более двух месяцев не писал ни строчки, потому что я отказалась написать бесстыдное письмо одному берлинскому депутату, богатому помещику с предложением отдаться ему. Леопольд был уже в продолжение нескольких лет в переписке с Г***, и тот как-то намекнул, что он отличается свойствами «грека» из «Венеры в мехах»; из этого следовало, что я должна была сделаться его любовницей, а так как я упорствовала в своем отказе даже после того, как он угрожал написать это письмо от моего имени, он наказал меня, перестав окончательно работать. И если бы не подвернулась эта поездка в Вену, он продолжал бы не работать до тех пор, пока меня не сломила бы нужда и я не подчинилась бы его воле. Да, он обладал безошибочным способом заставить меня покориться, и у него хватило силы пользоваться им.

Я вспомнила обо всем этом, и под влиянием безумного страха перед будущим мне хотелось еще многое высказать ему.

– Ты погубишь нас всех с твоей «Венерой в мехах».

– Почему это?

– Потому что ты не знаешь никакого удержа, ты сам не понимаешь, чего требуешь от меня, и не подозреваешь к чему приведет нас страсть.

Одно мгновение он был как будто тронут, но вскоре заметил мне:

– Ах, это все твои старые мысли. Все, что ни случится в «Венере в мехах», будет зависеть от тебя. Я, в сущности, буду только твоим рабом и не буду иметь права голоса. Если дело примет плохой оборот, это будет твоя вина, а нисколько не моя.

К чему говорить ему, к чему обнажать перед ним мою наболевшую душу?.. Он ничего не понимал. Чтобы понять, он должен был бы любить меня другой любовью.

* * *

Катерина приобрела себе еще одного поклонника, с которым ей тоже не повезло, но на этот раз неудача была забавная. Штрассман покинул Грац. Его преемник, некий В***, взял не только его роль, но и его квартиру.

Но достигнув этого, он метил еще выше: ему захотелось заменить своего предшественника в сердце Катерины, Закулисные сплетники указали ему на вакантное место: он стал домогаться его с видом человека, права которого вполне понятны и неоспоримы.

Чтобы добраться до нее, он не только сделал визит Захер-Мазоху, но и стал ему льстить.

Мой муж находил всегда самые достойные качества и людях, которые восхищались им; из этого следовало, что мы встречались с В*** чаще, чем нам этого хотелось бы.

Его расчет был совершенно верен, так как он встретился у нас с Катериной. Но, к его удивлению, он сразу понял, что все это не было так просто, как он ожидал.

Катерина не обратила на него никакого внимания. Он был некрасив и обладал всеми смешными сторонами незначительных актеров; он очень скоро надоел всем нам. Ему пришлось удалиться, но он был зол, потому что, как я подозреваю, уже успел похвастаться победой перед товарищами.

В один прекрасный день он нашел в своей комнате, в печке, целую кучу писем Катерины к Штрассману.

Он думал, что нашел способ заставить упрямицу быть сговорчивой. Он написал ей, сообщив о своей находке, и спрашивал, как должен поступить с ней.

Она не ответила.

Он переждал две недели, затем написал моему мужу, прося его назначить ему свидание, чтобы переговорить с ним об очень щекотливом предмете.

Леопольд обрадовался и принял В*** очень приветливо.

При виде серьезной и таинственной физиономии, которую тот скорчил при этом случае, мой муж спросил его, не перешел ли он на роли злодеев. Это его совершенно сбило с толку. Смутившись и растерявшись, он изложил свою историю и просил моего мужа вступиться и спросить м-ль Штребингер, как он должен поступить с найденными письмами.

– Но ведь вы уже лично обращались к ней по этому поводу.

– Да, но я не получил ответа.

– Это тоже своего рода ответ. Очевидно, вы придаете вашей находке больше значения, чем сама м-ль Штребингер.

– Но ведь надо же что-нибудь сделать с ними. Должен ли я сохранить письма?

– Как хотите. Знаете, что я сделал бы на вашем месте? Я издал бы их в виде полного собрания сочинений автора, с золотым обрезом. Таким образом, это было бы не без выгоды для вас.

Это рассердило юного артиста, и он со злобой заметил:

– Да! Найдется немало людей, которые прочтут их с живейшим интересом, хотя бы капитан К***, например.

– Дорогой В***, нет никакого сомнения, что м-ль Штребингер предоставит эти письма в ваше полное распоряжение, и вы можете поступить с ними, как вам будет угодно; но только я должен предупредить вас, но у нее своеобразная, очень энергичная манера расправляться за подлости… Барон П*** может дать вам разъяснения по этому поводу.

Это подействовало на него.

– Я отошлю ей эти письма по почте.

– Вам пришла прекрасная мысль, и, в сущности, им следовало бы начать с этого.

* * *

Рошфор развил в Катерине вкус к старинным произведениям искусства, но влечение это было в ней чисто поверхностное, известного рода снобизм.

Кто-то сказал ей, что Сефер-паша обладает великолепной коллекцией в своем замке Бертольдштейн, близ Шейхенберга.

Она написала паше, объяснив, кто она, что живет и Граце с нами и очень желала бы познакомиться с его коллекцией, о которой много слышала, чтобы сообщить о ней Рошфору.

На другой же день получено было приглашение от Сефер-паши провести несколько дней в Бертольдштейне, которое относилось также и к нам.

Между тем Катерина успела узнать, что Сефер-паша был в действительности польский граф, который, потерпев неудачу в дипломатической карьере в Европе, переселился в Египет, где сделался близким другом вице-короля, а затем и могущественным министром при нем.

Чувствуя, что ему нечего больше делать в Египте, он перевез все свои сокровища из Каира в безопасный Бертольдштейн; так, по крайней мере, говорили.

Все это очень нравилось Катерине, а еще более моему мужу. Оба они странно воодушевились.

Катерина тотчас занялась заказом туалета, который должен был быть прекрасен, как «сон в летнюю ночь», а Леопольд осмотрел все мои меха. Если и на этот раз это не «грек», тогда я должна отказаться от мысли отыскать его. Наполовину польский дворянин, наполовину восточный деспот – да это идеал «грека»!

Накануне нашего отъезда у Леопольда разболелись зубы. На другой день он объявил, что зубная боль мешает ему сопровождать нас. Он хотел вырвать зуб, и для этого дантист должен был прийти к нам. Леопольд не захотел, чтобы ему анестезировали зуб, а я должна была надеть на себя мех и стоять перед ним, глядя на него с жестоким видом, во время операции.

Я уже привыкла к такого рода представлениям; я играла свою роль к его полнейшему удовольствию и необычайному удивлению дантиста. Он заявил, что зуб не был нисколько испорчен и жаль рвать его, но Леопольд был другого мнения; по его словам, он испытал такое наслаждение, что с удовольствием согласился бы вырвать себе все зубы.