Австро-Венгрия. Судьба империи - Ярослав Шимов

Летом 1848 года, в пору больших политических потрясений в Европе, Франтишек Палацкий организовал первый Славянский конгресс с целью объединения славян дунайской монархии. К тому времени в Праге, которая и сама пережила короткое городское восстание, уже прошли учредительные заседания политических клубов Slavia и Slovanská Lípa. Молодые пражанки даже в погожую погоду не выходили на улицу без красно-белых, чешских цветов, зонтиков, а пражские щеголи надевали красно-белые галстуки. 340 делегатов Славянского конгресса собрались на Барвиржском (“красильном” – там когда-то размещались мастерские красильщиков кож) острове, который теперь в память о важном мероприятии называется Славянским. В дискуссиях принимал участие и русский гость

Михаил Бакунин, который в ту пору продвигал проект создания всеславянского государства со столицей в Праге[51]. Всего через 15 лет после конгресса в только что построенном на Славянском острове павильоне Жофин сразу 140 молодых и почтенных пар (ну конечно, не венские масштабы…) кружились в новочешском танце “беседа”. Этот танец на основании народных движений и мотивов разработали поэт Ян Неруда и композитор Бедржих Сметана: четыре сложные музыкальные части, в каждой – еще по две сложные части. Традиция закрепилась: в любом большом пражском музыкальном магазине продаются ноты и записи с уроками этого танца.

По мере того как слабела Австро-Венгрия, Прага становилась все менее немецкой и все более чешской. На переломе XIX и XX веков, как утверждают чешские историки, немецкоязычными считали себя только 7,5 % жителей 220-тысячной Праги. Большинство в городском совете пражские немцы потеряли еще в 1861 году. Распространение и здесь получила концепция историзма. Главными персонажами, олицетворявшими мифическую чешскую преемственность между вчера и завтра, стали княгиня Либуше, “вещавшая славу Праге”, святой князь Вацлав, чешский король и римско-германский император Карл IV, а также вожди гуситского движения. К концу правления Франца Иосифа каждый герой получил по памятнику[52], десятку художественных полотен, а Либуше посвящена еще и самая значительная в истории чешской музыки опера, сочиненная тем же композитором Сметаной[53].

В кафе Slavia на набережной напротив Национального театра уже полтора века собираются представители чешской патриотической интеллигенции.

Вацлавская площадь. Фото 1890-х годов.

История возникновения этой написанной в 1869–1872 годах оперы показывает, сколь робким в те годы был чешский национализм. Постоянный соавтор Сметаны Йозеф Венциг сочинил либретто по-немецки, и только потом появился чешский перевод. Свой опус Сметана замышлял в лучших традициях императорского дома как коронационную оперу, однако поскольку до коронации Франца Иосифа в Богемии дело все не доходило, премьеру приурочили к открытию осенью 1881 года здания Национального театра. На спектакле присутствовал кронпринц Рудольф, который в антракте выразил автору свое восхищение, однако окончания почти четырехчасового действия не дождался. Всего через два месяца после представления “Либуше” Национальный театр сгорел. Для патриотической Богемии этот пожар равнялся национальной катастрофе; тут же объявили всенародную подписку и всего за 47 дней собрали нужную сумму. Восстановление, в котором приняли участие лучшие пражские архитекторы и живописцы, заняло два года. Один из парадных салонов театра расписал художник Вацлав Брожек, его картины представляют самые важные в чешской истории монархические династии. Достойное место Брожек отвел Габсбургам. На новом открытии Национального театра опять давали “Либуше”, эта опера в репертуаре и сейчас. А в честь кронпринца Рудольфа на берегу Влтавы, примерно в километре от Национального театра, в 1884 году построили на деньги Сберегательного банка роскошный концертный зал Рудольфинум.

В последние габсбургские полвека, несмотря на отдельные трения и столкновения, чешская и немецкая жизни обычно текли в Праге параллельно. Образно говоря, городские пути Франца Кафки и Ярослава Гашека пересекались лишь изредка, поскольку они проводили время в разных местах. Создатель Швейка облюбовал пивные на Виноградах, а автор “Процесса” и “Замка” предпочитал элегантные заведения Нового города. Там собирались почтенные Herren: в кафе Louvre на проспекте Фердинанда (Национальный проспект, кафе открыто и сейчас, а с 1902 года в нем проходили заседания немецкого философского кружка, в котором участвовали Кафка и Макс Брод); в Deutsche Casino и Немецком доме (после Второй мировой его заменил Славянский дом) на улице На Пршикопе[54]; в Corso и Continental. Популярностью у пражских немцев пользовалась и Kaisrova kavárna на углу Вацлавской площади и Водичковой улицы; ее хозяин-немец Иоганн Кайзр был широко известен как Папа Кайзер, но на стене красовался портрет другого императора, Старого Прохазки. Любимым местечком Франца Кафки считался столик у окна на втором этаже кафе Edison, владелец которого Юлиус Турновский гордился личным знакомством с изобретателем электрической лампы накаливания. Отсюда открывался отличный вид на Вацлавскую площадь, который сейчас уже не оценить: и кафе, и здание существуют только в фотографиях и воспоминаниях.

Чешские pánové активно учреждали шутливые обеденные компании. Участники Общества длинного стола ежевечерне собирались в разных трактирах и ресторанах на протяжении 35 (!) лет. “Флековской академией” в пивной U Fleků целое десятилетие руководил художник Ладислав Новак. В трактире U zlatého litru на Балбиновой улице Ярослав Гашек сформировал из друзей-анархистов сатирическую Партию умеренного прогресса в рамках закона, которая в 1911 году приняла (неудачно) участие в местных выборах. Чешские студенты-социалисты кучковались у Франты Миховского в пивной Demínka, а публика поутонченнее собиралась в Arco на углу Гибернской (Ирландской) и Длажденой (Мощеной) в пролетарского вида кафе Union (“место встреч пражских интеллектуалов”) и, конечно, в популярном и сегодня кафе Slavia напротив Национального театра.