Туарег - Альберто Васкес-Фигероа

Он вспомнил Абдуля эль-Кебира времен своей юности, когда тот был его кумиром и он обклеил стены комнаты его портретами, затем вспомнил губернатора Хасана бен-Куфра и всех, кто входил в его свиту, – и понял, что свое решение принял уже давно.

Затем его мысли перекинулись на туарега, этого необычного человека, бросившего вызов жажде и смерти, который запросто обвел его вокруг пальца, и он попытался представить, где тот может сейчас находиться, чем в данный момент занимается и о чем они с Абдулем разговаривают, когда ложатся отдыхать, утомленные долгим переходом.

«Не знаю, почему я их преследую, – сказал он себе. – Если в глубине души я желал бы убежать вместе с ними…»

Они попили крови верблюда и поели мяса. Гасель чувствовал себя сильным, бодрым, полным энергии и способным безбоязненно противостоять «пустой земле», однако его беспокоили страх его спутника, молчание, в которое тот все больше и больше погружался, отчаяние, которое читалось в его глазах всякий раз, когда свет нового дня кричал им о том, что пейзаж остался прежним.

– Это невозможно! – Это было последнее, что туарег от него услышал. – Это невозможно!

Гаселю пришлось помочь ему слезть с верблюдицы и перетащить в тень, напоить и прижать к себе его голову, словно успокаивая испуганного ребенка. При этом он спрашивал себя, куда делись силы его спутника и что за странное действие производит на него бескрайняя равнина.

«Это старик, – не раз повторял он себе. – Человек, состарившийся до срока. Он провел последние годы своей жизни, сидя взаперти в четырех стенах, и все, кроме размышлений, означает для него сверхчеловеческое усилие».

Как ему откроешь правду о том, что подлинные трудности еще не начались? Еще осталась вода. И три верблюда, у которых можно украсть кровь. Еще должно пройти время, прежде чем странные блестящие огни, словно тысячи солнц, станут взрываться в глубине его глаз – верный признак того, что начинается настоящее обезвоживание. Но путь долог, очень долог. Он потребует огромной силы воли и неукротимого желания выжить, даже не предлагая взамен надежду на то, что их усилия увенчаются успехом.

«Избегай Тикдабры».

Он не мог вспомнить, когда впервые услышал это предупреждение – возможно, усвоил еще во чреве матери, – но сейчас он оказался именно в ней, в какой-то точке Тикдабры, да вдобавок тащит с собой человека, начавшего превращаться в тень, и при этом питает надежду, что он, Гасель Сайях, Охотник, имохаг Кель-Тальгимуса, сможет одолеть Тикдабру с помощью четырех верблюдов.

Он мог бы стать первым, кому это удалось, и его слава распространилась бы от края до края пустыни, а имя переходило бы из уст в уста, как легенда. Однако он тащит на себе невыносимый груз, словно цепи, которые некоторые хозяева надевают на щиколотки строптивых рабов, и с этим весом – сникшим человеком, который меньше чем через неделю сдастся окончательно, – ни ему, ни другому туарегу пустыни далеко не уйти.

Гасель знал, что наступит такой момент, когда ему придется выбирать: пристрелить спутника, чтобы облегчить его страдания и попытаться спастись самому, или же идти до конца, чтобы вместе встретить самую что ни на есть мучительную смерть.

«Он сам попросит, чтобы я его убил, – сказал он себе. – Когда он не сможет больше терпеть, то будет меня умолять, и мне придется это сделать…»

Оставалось только надеяться, что к тому моменту не будет слишком поздно.

Если гость сам попросит его о смерти, он имеет право исполнить его просьбу и с той минуты освобождается от всякой ответственности, а также может попытаться спастись сам.

«Пять дней, – прикинул он. – Через пять дней я еще буду в состоянии спастись самостоятельно. Если он продержится дольше, будет слишком поздно для обоих».

Он понял, что ему предстоит трудный выбор: с одной стороны, он должен постараться сохранить своего спутника живым и здоровым, поддерживать в нем надежду и всячески пытаться его спасти. С другой стороны, он знал, что каждый день или каждый час, на который он продлит тому жизнь, означает, что у него самого будет на день или час меньше, чтобы спасти свою. Абдуль эль-Кебир, в силу своей конституции и отсутствия привычки, потреблял воды в три раза больше, чем требовалось Гаселю. Это означало, что в решающий момент туарег, оставшись один, увеличивал свои шансы выжить в четыре раза.

Он смотрел на спутника, когда тот спал – беспокойно, временами что-то бормоча, с широко открытым ртом, словно постоянно ловя воздух, который упорно не желал спускаться в легкие. Он оказал бы ему услугу, навеки продлив его сон, избавив его от ужасов и мучений грядущих дней, поскольку тот погрузился бы в самый безмятежный сон, еще сохраняя в сердце иллюзию того, что он свободен, и лелея слабую надежду на то, что перейдет границу.

Какую границу?

Она должна быть где-то здесь – где-нибудь впереди или, может, у них за спиной. Никто в этом мире не смог бы ее указать, ибо «пустая земля» Тикдабра, которая не приемлет простого человеческого присутствия, ни за что не допустила бы, чтобы ей навязали границу.

Она сама была границей. Границей между странами, между регионами и даже между жизнью и смертью. Она навязывала себя людям в качестве границы, и Гасель понял, что в каком-то смысле любил «пустую землю» и ему нравилось, что он оказался здесь по собственной воле. Возможно, он первый испокон веков человек, который может испытать, полностью осознавая свои действия, что значит бросить вызов пустыне пустынь.

«Я чувствую, что способен тебя одолеть, – было последнее, что он прошептал перед тем, как погрузиться в глубокий сон. – Я чувствую, что способен тебя одолеть и навсегда покончить с твоей легендой…»

Однако, когда он уже заснул, какой-то голос настойчиво повторил в его уме: «Избегай Тикдабры», – и из темноты возникла фигура Лейлы. Жена ласково провела рукой по его лбу, напоила свежей водой из самого глубокого колодца и спела ему на ухо, как пела той ночью, во время Ахаля холостяков, когда она начертала на его ладони странные знаки, которые могли понять только люди его племени.

Лейла!

Лейла!

Она перестала перемалывать просо и подняла свои огромные черные глаза к морщинистому лицу Суилема. Тот указывал на вершину утеса, возвышавшегося над гвельтой.

– Солдаты, – только и сказал он.

Действительно, это были солдаты; они сыпались вниз со всех точек с оружием наизготовку, словно собираясь атаковать опасную вражескую группировку, а не жалкий лагерь кочевников, в котором находились только женщины, старики и дети.

Ей хватило одного взгляда, чтобы оценить положение, и, повернувшись к негру, она произнесла тоном, не допускавшим возражений:

– Скройся! Твоему хозяину понадобится узнать, что произошло.

Старик секунду колебался, но затем подчинился, проскользнул среди хайм и шериб и бесследно исчез в тростнике крохотного озерца.

Затем Лейла позвала детей мужа, женщин и слуг, взяла своего малыша на руки и стала ждать, с высоко поднятой головой, когда человек, судя по всему командовавший группой солдат, окажется перед ней.