Туарег - Альберто Васкес-Фигероа

Обычный человек воспринял бы эрг, который они пересекали, как конец всех дорог, начало всяческих безумств и верную смерть. Для туарега же это был всего-навсего удобный этап путешествия, которое скоро станет действительно трудным. Абдуль эль-Кебир даже боялся представить себе то, что этот человек мог считать трудным.

Гасель же, со своей стороны, вел внутреннюю борьбу, спрашивая себя, а не переоценил ли он собственные силы, не последовав совету, который его соплеменники передавали из поколения в поколение в виде формулы: «Избегай Тикдабры».

Руб-аль-Джали на юге Аравийского полуострова и Тикдабра в сердце Сахары являются самыми неприютными районами планеты. Небеса сохранили их специально для того, чтобы отправлять туда души последних негодяев – детоубийц и насильников. Тут же обретались мятущиеся души тех, кто во время священных войн повернулся к врагу спиной.

Гасель Сайях с детства научился не обращать внимания на духов, привидения или призраков, но ему были знакомы другие «пустые земли», менее известные и менее ужасные, чем Тикдабра, а значит, он мог составить себе ясное представление о том, что их ожидало в ближайшие дни.

Он оглядел своего спутника. На самом деле он изучал его с первого мгновения – с того момента, как заметил ужас, промелькнувший в его глазах, когда сообщил ему, что убил охрану. Если он выдержал в заключении столько лет и не признал себя побежденным, настроившись продолжать борьбу, это, несомненно, означало, что он мужественный и необычайно закаленный человек. Однако закалка для борьбы – Гаселю это было прекрасно известно – совсем не то, что закалка, необходимая для противостояния пустыне. С пустыней не борются, потому что пустыню никогда не победить. Пустыне надо сопротивляться, обманывая и притворяясь, чтобы в итоге незаметно стащить у нее свою же собственную жизнь, которую, как она себе вообразила, уже заполучила. В «пустой земле» не место героям во плоти, там нужно быть бескровным камнем, ибо только камням удается стать частью пейзажа.

И Гасель опасался, что Абдуль эль-Кебир, так же как любой другой человек, который не родился имохагом и не рос среди песков и камней, начисто лишен способности превращаться в камень.

Он снова взглянул на него. Несомненно, это был человек, не боявшийся людей, однако его подавляли одиночество и тишина здешней природы, молчаливой и мягко агрессивной. Здесь все представляло собой плавные линии и спокойные цвета, не подстерегал зверь, не прятались скорпион или змея. Даже жаждущий крови москит не появлялся на склоне дня. И все же здесь веяло смертью, хотя ничем не пахло, ибо в асептическом море барханов даже запахи выветрились тысячу лет назад.

Он уже начал выказывать первые признаки тоски, обессилев перед безграничной ширью моря песка, когда трудности еще даже не заявили о себе. Его пульс уже бился учащенно, когда они взбирались на вершины самых высоких барханов – старых гурде, красноватых и твердых, как базальт, – и он не обнаруживал с другой стороны ничего, кроме точного повторения пейзажа, который они тысячу и один раз оставляли позади, и уже проклинал все на свете, когда верблюды в очередной раз сбрасывали свой груз на землю или валились с ног, угрожая никогда больше не подняться.

А ведь это было только начало.

Они поставили палатку, и в середине утра прилетели два самолета.

Гасель был благодарен им за появление и за настойчивое – и безрезультатное – кружение у них над головами, потому что понял: самолеты дадут Абдулю необходимую встряску, служа доказательством того, что опасность существует, что он не застрахован от возвращения в тюрьму, от другой смерти, более грязной и позорной, которая, без сомнения, ожидает его в случае, если он попадется в руки преследователей.

Они оба осознавали, что если навеки исчезнут в «пустой земле» Тикдабре, то тут же превратятся в легенду. Точно так же, как однажды это случилось с Большим караваном и как это бывает с героями, которые никогда не сдаются. Пройдет сто лет, прежде чем народ, который его любит, потеряет надежду на то, что в один прекрасный день легендарный Абдуль эль-Кебир вернется из пустыни. Его врагам придется сражаться с его призраком, потому что им никогда не удастся получить доказательства – физического и ощутимого – его смерти.

Самолеты нарушили ужасное безмолвие и даже как будто бы оставили в воздухе запах бензина, ожививший воспоминания.

Когда они были уже далеко, беглецы вылезли из палатки, чтобы поглядеть им вслед: самолеты кружили, словно стервятники в поисках добычи.

– Они догадываются, куда мы направляемся. Не лучше ли вернуться и попытаться проскользнуть где-то в другом месте?

Туарег медленно покачал головой:

– То, что они об этом догадываются, еще не значит, что они нас найдут. И даже если они нас обнаружат, им придется отправиться вслед за нами. А на это никто не отважится. Сейчас пустыня – наш единственный враг, но в то же время и союзник. Думай об этом, а об остальном забудь.

Однако даже если Абдуль эль-Кебир и пытался это сделать, то не мог выкинуть из головы все остальное. На самом деле и не хотел, потому что тоже осознал, что впервые в жизни его что-то по-настоящему пугает.

Стал другим свет, но не тени, поскольку на белой бескрайней равнине не существовало ни одного предмета, способного отбросить тень.

Последние барханы покорно умирали, напоминая высохшие языки или длинные волны обессилевшего моря, накатывавшие на берег, в глубине которого не было ничего, кроме пустоты. Причуда природы, граница, которую она навязала без видимой причины, никому не объясняя, почему именно здесь заканчивается песок или почему начинается равнина.

Тишина стала такой давящей, что Абдуль слышал ускорившееся биение своего сердца и даже стук крови в висках.

Он закрыл глаза, безуспешно пытаясь отдалить от себя кошмарный пейзаж, но тот уже настолько въелся ему в сетчатку, что у него возникло стойкое ощущение, что и во время предсмертной агонии эта картина будет стоять у него перед глазами.

Ни гор, ни камней, ни неровностей. Лишь гладкая впадина – лист бумаги, на котором можно было бы написать все книги этого мира.

«Инша Аллах!»[33]

Почему Господь, чья фантазия безгранична, пожелал воссоздать здесь в реальности – да еще настолько зримо – самое что ни на есть абсолютное ничто?

«Инша Аллах!» Такова была его прихоть, и оставалось только согласиться с тем, что ему удалось завить завиток собственного творения, создав пустыню внутри пустыни.

Гасель оказался прав: ветер прекратил свое существование прямо на границе барханов, чтобы уступить место разреженной атмосфере, где менее чем через сто метров температура повысилась на пятнадцать градусов, словно пощечина горячего воздуха, которая побуждала отступить назад в поисках мягкой защиты песчаного моря, которое до того момента казалось ему невыносимым.

Они отправились в путь, когда солнце уже скрывалось за горизонтом, но даже это не принесло свежести в атмосферу, словно это проклятое место находилось за пределами действия основных законов природы и масса разреженного воздуха обладала свойством становиться непроницаемой – стеклянным колоколом, отделявшим «пустую землю» от остальной планеты.