Лабиринт судьбы - Юлия Красовская

Завтракала Вера в одиночестве. Анна Егоровна вставала рано, а потому уже успела позавтракать, а Александр Иванович так и не выходил из своей комнаты.

Вера, расположившись на диване с книгой, через некоторое время незаметно задремала.

Очнулась она оттого, что кто-то легко тряс ее за плечо.

— Саша… — прошептала она, открыв глаза.

— Вера, я хочу поговорить с тобой, — сказал Александр Иванович.

— Да, Саша… Что случилось?

Ее поразила наступившая перемена в облике мужа. Он казался каким-то чужим, совершенно незнакомым человеком. Предчувствие беды стальным кольцом сжало ее сердце.

— Вера, поверь, мне нелегко это говорить, но, думаю, ты меня поймешь, — начал он. — Так вот…

Он нервно заходил по комнате. Попытался закурить сигарету, но спички все время ломались в его дрожавших пальцах.

— Ты нервничаешь… — заметила Вера. — Случилось что-то серьезное?

— Да, очень серьезное, — ответил Александр Иванович. — По крайней мере, для меня.

Он снова замолчал, не решаясь произнести роковые слова.

— Я так давно тебя знаю, Саша, поэтому могу, я думаю, рассчитывать на твою откровенность, — помогла ему Вера.

Бросив на жену неприязненный взгляд, Александр Иванович снова заходил по комнате. Вера следила за ним глазами. Наконец ее нервы не выдержали:

— Послушай, Саша, сядь, наконец, и скажи то, что хотел сказать.

— Я скажу… Послушай меня, Вера… — Александр Иванович старался не смотреть на жену. — Я не могу и не хочу тебя обманывать.

Я полюбил другую.

Немигающими глазами Вера смотрела на мужа. Стальное кольцо сжалось еще сильнее, казалось, еще немного, и сердце просто остановится.

— Наташа? — голоса своего она не слышала.

— Да…

Не чувствуя ног, Вера поднялась и вышла из комнаты.

Последующие два дня она практически совсем не помнила. Словно осколки какого-то дурного сна промелькнули они и забылись. Она не помнила, как Александр Иванович, взяв какие-то необходимые ему вещи, перебрался в свою мастерскую. С мужем она не разговаривала, не отвечала и на участливые слова Анны Егоровны.

На третий день Вера, словно очнувшись, лежала у себя в спальне и думала, что же с ней все-таки произошло? И произошло ли вообще? Может, все это на самом деле ей только приснилось? Когда же мысли прояснились и она смогла кое-как восстановить события последних дней, то сразу же горько заплакала от тоски и обиды.

Наплакавшись вволю, она поднялась с постели и, сев напротив зеркала, включила лампу. В зеркале отразилось грустное, усталое лицо. Переживания последних дней оставили на нем свои неизгладимые следы, добавив лишние лучики морщин вокруг глаз. Где ты, молодость? Где веселые и беззаботные дни в старой квартире на Васильевском? Веселые ужины за круглым столом… Милые тети, где вы? Не стало вас, как не стало и прошлой счастливой жизни…

Опустел дом. Она вдруг почувствовала, как будто и она сама стала как-то меньше, словно часть ее самой с уходом мужа пропала, растворилась где-то в прошлом…

…Проверив, хорошо ли закреплен холст, Александр Иванович смочил водой шероховатую поверхность. Еще будучи на даче в Подмосковье он задумал написать Наташин портрет, но сделать этого там не мог. Вернувшись домой, он набросал несколько эскизов, показавшихся ему самому удачными. Теперь оставалось перенести их на холст.

Все время, пока он готовился к работе, мысли о Наташе не покидали его. После последнего разговора прошло уже немало времени. Что заставило ее принять это жестокое решение? Маленькая, испуганная девочка… Почему она не подходит к телефону? Где она? Уехала, но куда, тем более в таком состоянии? В том, что состояние Наташи было далеко не лучшим, он был уверен. Природа такой уверенности скрывалась в невидимых нитях, связывающих людей даже на расстоянии, но при условии, если эти люди любят друг друга. Именно тогда появляется эта невидимая глазу связь, мгновенно передающая тревожный сигнал, если любимому человеку плохо…

Через несколько дней, когда почти все было готово, он все-таки никак не мог расстаться с кистью. По его замыслу Наташа стояла возле пруда, прижавшись спиной к дереву — совсем как в тот раз, когда он нашел ее там, одну… На заднем плане сквозь густую зелень слабо пробивались солнечные лучи, отражаясь в воде. На милом лице была робкая, трогательная улыбка… За всю свою творческую жизнь он написал немало портретов, но ни один не вызывал в его душе такого трепета, у него даже немного дрожали руки…

Накладывая первые мазки, он вспоминал ее запах, напоминающий нежный аромат первых весенних цветов… Мысли его были далеко-далеко, в том счастливом лете…

Почему так дрожат руки?

Немного не тот оттенок получился, но это ничего… Так, сделаем вот так…

Наташенька… Надо торопиться, он будет любоваться ею, своей музой… Боже, какие у нее глаза…

Что это? Кажется, гуаровая камедь или… Или нет? Какую же краску он взял? Не то получается… Отбросив запачканную палитру в сторону, взял другую.

На палитре больше не оставалось места, и вот она, похожая на одно грязное пятно, летит на пол. Еще одна… Так, возьмем этот тюбик… Сейчас должно получиться… Это, наверно, погода действует. Чушь, ответил сам себе. Еще никогда погода не влияла на его работу. Что это за цвет? Господи, помоги!.. Нет, ерунда… Надо немедленно взять себя в руки. Он сам себе Бог, он сам все сможет… Сейчас он соберется и…

Руки не слушались его. Мазок, еще мазок… Мертвые цвета беззвучно кричали с холста.

Он растерянно смотрел перед собой. Постояв так еще немного, отложил кисть. Он не понимал, что с ним происходит. Устал? Да, может быть. Но никогда еще усталость не сопровождалось таким странным чувством. Это чувство было похоже на страх — противный, липкий, недостойный великого художника. Но, увы, это было так. Стоя возле окна, он чувствовал страх и неуверенность перед этим натянутым на раму холстом. Холст пугал его, смеялся над его беспомощностью. На мгновение ему показалось, что он видит кошмарный сон, который вот-вот закончится, стоит ему сделать усилие и проснуться.

В висках стучало, холодный пот стекал со лба и щипал глаза. Он хотел открыть окно и сделал шаг вперед. Комната задвигалась, словно уплывая куда-то. Падая, он успел подумать, что это, наверное, конец…

Тошнота волнами подкатывала к горлу. Лежа на спине, Шубин попытался нащупать рукой бутылку, но рука чувствовала только липкий пол. С трудом приподнялся, опираясь на локоть, но через секунду он снова лег — тело не слушалось. Сколько же он вчера выпил? Две бутылки? Или, может быть, три? Нет, не вспомнить…

Если бы кто-нибудь заглянул в этот час в мастерскую известного художника, то очень удивился бы, увидев там лежащего на диване человека в грязном костюме неопределенного цвета, скорее всего, когда-то светлом, но теперь сплошь покрытом грязными пятнами. Несвежая рубашка была порвана, нескольких пуговиц недоставало.