Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

поле осталось всего два. Наверное, эти были заклёпаны плохо, и их врагу удалось расклепать. Но теперь под эти два орудия создавали позицию, накопали земли, обнесли их рвом с кольями. То есть обезопасили себя от новой вылазки. Но расстояние до его палисадов они так и не уменьшили. Если не решат подвезти орудия ближе и бить по укреплениям картечью, то провозятся тут весь день. То есть и Рене тут понадобится меньше людей. А высвободившихся можно будет придать либо Брюнхвальду, либо Циммеру.

«Дай-то Бог, дай-то Бог! Эх, а как было бы прекрасно, если бы от маршала пришла баржа с пятью сотнями людей, с порохом, вином и картечью». Генерал даже перекрестился.

В эту ночь сон не шёл к нему, и это было естесвенно, барон волновался. Он не мог понять, будет ли поутру штурм или нет; дозорные, которых он вызывал к себе, ничего ему сказать не могли. У противника почти везде было тихо. Тихо – это, конечно, хорошо, но часто тишина бывает обманчива. Он уже лёг, и несмотря на то, что в шатре было так прохладно, что генерал не снял с головы каля, всё равно под теплой периной он не засыпал. И уже после полуночи встал. Звал слуг, велел подавать одежду и мыться. Уставшие за день и заспанные молодые господа поёживаясь и зевая оседлали ему коня, и он с ними поехал сначала на северный холм, оттуда к дороге, везде проверял посты и был рад тому, что люди, несмотря на холод, нигде не жгли огня. Даже малого. Все бодрствовали. А у Циммера даже работало несколько человек, хотя самого капитана на месте работ не было.

В лагере было тихо, он встретил группку солдат, что не спали, даже перекинулся с ними парой слов. На вопрос, почему они не спят, те отвечали, что холодно, а дров у них на обгорев палаток нет.

Бессонница изводила его почти до рассвета. Только когда небо на востоке начало сереть, он понял, что поутру атаки не будет. Уж больно было везде тихо. Ни труб, ни барабанов, ни ржания коней.

Только тогда он лёг под свои перины и быстро заснул.

Глава 25

Утро было тихое; нет, за стенами шатра шла жизнь, слышались разговоры, но во всем этом не чувствовалось напряжения, суеты, его никто не будил, и до него издалека не доносилось звуков труб и барабанов. А это значило:

«Сегодня штурма не будет».

На сердце сразу стало легче. Враг дал ему ещё один день на подготовку. Целый день! Прекрасно. Он садится на постели и сразу чувствует прохладу в шатре, хотя жаровни полны раскалённых углей.

– Гюнтер, Мартин! Хенрик! Кто-нибудь…

Появляются сразу и Гюнтер, и Хенрик, денщик несёт кувшин с тёплой водой и таз – мыться, Хенрик входит и кланяется:

– Доброе утро, господин генерал.

– А доброе ли оно, Рудольф?

– Все заняты делами, кажется, и вправду доброе, хотя очень холодно, – отвечает молодой офицер и продолжает: – Полковник Брюнхвальд хотел вас видеть на рассвете, но не стал будить.

– Сходите за ним, Рудольф. Может, что-то срочное у него.

Барону уже подали завтрак, когда пришёл Карл. Полковник отчитался о том, как идут работы и, кажется, был удовлетворён ими. Но Волков уже не первый год знал своего начальника штаба и сразу заметил, что у того есть ещё какая-то новость, и так как он не торопится докладывать, то новость эта не очень хорошая.

– Карл, что ещё?

Полковник вздохнул, будто было ему нелегко, и произнёс:

– Дезертиры, господин генерал, – Волков молча ждал продолжения, и полковник продолжил. – За ночь сбежало тридцать восемь человек.

«В тяжких ситуациях солдаты всегда бегут. То не новость… Два, три, пять… Но тридцать восемь человек! За ночь! Это почти столько же, сколько потерял Циммер убитыми за целый день штурма».

Цифра была весьма внушительной. Цифра была очень неприятной.

– Из рот какого капитана ушли люди? – спросил барон, ожидая услышать, что ушли они именно от Циммера. Он даже позабыл про завтрак.

– Люди ушли из разных рот от разных офицеров, – доложил Брюнхвальд. – Видно, сговорились как-то. Среди бежавших парочка солдат была из наших.

– Из Эшбахта? – уточнил барон.

Начальник штаба молча и со значением кивал: из Эшбахта.

– На что же они надеются – или в Эшбахт ублюдки возвращаться не думают? А что говорят корпоралы?

– Говорят, что сами того от некоторых солдат не ждали. Наверное, думали, что шансов выжить тут мало, – предположил полковник.

– И поэтому перебежали к еретикам? – Волков бросил вилку, ему расхотелось завтракать. – Странно всё это, я ночью объезжал посты, никто нигде не спал, все были начеку. Не иначе, дезертиры подкупили кого-то из сержантов. Карл, немедля соберите сержантов, что были ночью в карауле, и как следует их допросите. Не могли эти мерзавцы проскользнуть незамеченными. И узнайте у Максимилиана, не украдены у него ли лодки. Может, они уплыли?

Полковник ушёл, а генерал был так раздосадован, что, так и не поев, потребовал себе кофе.

Кофе ещё не был выпит, как к нему явился сам прапорщик Брюнхвальд и доложил:

– Помимо сбежавших солдат, также сбежали ещё и несколько обозных мужиков и возниц.

– Лодки-то целы? – уточнил генерал.

– Все лодки целы, потому что для побега им не нужны.

– Думаете, они ушли к еретикам?

– Никак нет, не к еретикам, они ушли за реку.

Волков не понимал: лодки целы, но дезертиры ушли за реку. Это как такое может быть?

И молодой Брюнхвальд ему пояснил:

– На реке лёд, господин генерал. Ещё в прошлую ночь лег, а в нынешнюю только укрепился.

– Что, река замёрзла полностью?

– На быстринах ещё полыньи, но от берега до берега лёд уже лежит, я бы не рискнул по нему ходить, но дезертиры от трусости своей бывают так отчаянны.

– Хенрик, – кричит генерал, – коня мне!

Вскоре он был уже на берегу и, морщась от ледяного ветра, глядел на реку, на серый лёд, на чёрные полыньи в местах быстрого течения.

– Видите, – спокойно говорил Максимилиан, – ежли приноровиться, то можно до того берега и дойти. Все полыньи у нашего берега, а там, за серединой реки, их почти и нет.

Волкова сначала удивило его спокойствие, а потом он осознал, что молодой офицер не понимает той страшной ситуации, которая теперь сложилась. Прапорщик еще не понял, что подмоги от маршала теперь не будет. Баржа с подкреплением теперь не придёт, пока лёд не растает. И главарь еретиков теперь не сможет протащить свои баржи до Фёренбурга. И от этого