Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

«Дорогой барон! С какой радостью я получил весть от вас, уже и не чаял знать вас живым. Все мы молимся за вас. И в которой раз вы подтверждаете мнения простых людей о том, что вы – Длань Господня. Видно, так оно и есть. Бог ведёт вас, не иначе. И ему было угодно, чтобы вы стали последним героем, что охраняет мирные города от алчных безбожников. Буду писать о вас Его Высочеству, как о последней нашей надежде. Думаю, он отметит вас как истинного рыцаря и доброго вассала. Держитесь там крепко, а я, в свою очередь, обещаю, что пришлю вам по реке всё, что вам будет надобно. Пишите мне, что нужно. Да хранит вас Господь! Целую вас как сына. Верный слуга курфюрста Ребенрее Дитрих Альберт цу Коппенхаузен, волею Его Высочества маршал».

Волков всё прекрасно понимал. Маршал будет ему писать самые ласковые письма, в них «целовать как сына» и обещать всё, что угодно, лишь бы он здесь, у Гернсхайма, задержал ван дер Пильса как можно дольше. Между тем маршал не написал, что собирает новые силы и пойдёт к нему на помощь. А это следовало сделать, так как удерживать с оставшимися в его распоряжении людьми лагерь будет очень сложно, да что уж там кривить душой – невозможно. Но вот если маршал пришлёт ему в помощь хотя бы пять сотен хороших солдат да хоть сотню арбалетчиков… У него же остались люди, даже после самых тяжких поражений не все солдаты гибнут и разбегаются, вот пусть и пришлёт сюда немного, да ещё пороха, да пару пушек лишними не будут, да ещё картечи… И серебра с вином. Волков попросил бумагу с пером и сел писать маршалу ответ.

* * *

Баржа, хрустя быстро намерзающим льдом, отвалила и была утянута на другой берег, где её уже ждали люди с лошадьми, чтобы тащить её на юг. А в лагере началось оживление, солдаты прознали, что из баржи выгрузили крепкое вино и солонину. Рене предлагал поберечь вино и мясо, но барон распорядился выдавать сейчас, хоть понемногу. И это сыграло свою роль. После победы, которая серьёзно обескровила его войско, вино и мясо хоть немного приободрили солдат. Но больше всего вселяло в солдат уверенность само появление баржи. Пришла баржа – значит, их не бросили, значит, помощь будет. Тем более, что генерал пришёл отправить письмо и крикнул шкиперу:

– Не забудь передать маршалу на словах, что я жду ещё пороха и шесть сотен людей, и чтоб среди них было сто арбалетчиков.

Тут, на берегу, в тот момент было много солдат, для них он это и кричал, для них он и притащился ночью на холодный берег.

– Передам, господин, передам, – кричал с баржи шкипер.

После он звал к себе Брюнхвальда и Роху, так как спать не ложился. Они стали пить крепчайший портвейн, который только что выгрузили. Рохе портвейн очень нравился, что же ещё ждать от пьяницы. Брюнхвальд и сам барон только посмеивались над командиром стрелков. Пили и ждали вестей от Дорфуса. И когда до рассвета оставалось часа три, тот явился и сообщил:

– Нейман со ста двадцатью людьми вышел из лагеря и пошёл к пушкам.

Хоть и под хмельком, но старшие офицеры немного напряглись, а Брюнхвальд спросил:

– Майор, а в случае неудачи, если вылазка не удастся, кто поведёт отряд на помощь Нейману?

– Отряд на помощь Нейману? – немного удивился майор.

– Ну да, встречающий отряд, на тот случай, если вылазка будет неудачна и при отступлении Неймана его будут преследовать, то преследователей должен встретить небольшой, но крепкий отряд, который выйдет в случае нужды Нейману навстречу, – пояснил Брюнхвальд.

Видимо, майор не знал всех тонкостей ночных вылазок и только ответил:

– Я велел через полчаса зажечь огни, чтобы Нейман не сбился с дороги и знал, куда возвращаться.

Старые солдаты переглянулись, а Дорфус тут же ушёл. Вскоре послышались далёкие хлопки выстрелов. В ночи ветер разносил звуки далеко. А ещё через некоторое время ротмистр Нейман вернулся и не только привёл всех своих людей, что уходили с ним на дело, но и притащил ещё двоих, один из которых был артиллерист. К тому же офицер.

– Как прошло дело? – сразу спросил у Неймана Дорфус, когда тот пришёл сам и привёл пленных в шатёр.

– Они выставили охранение, человек двадцать, а те, дураки, от холода развели костёр, да ещё и половина из них спала. Мы подошли тихо и всех порезали, кроме этого, – ротмистр кивнул на одного из пленных, – его оставили для допросов, я сразу пошёл к пушкам, и тех, кто был возле них, всех покололи, стали заклёпывать, как учил майор Пруфф. Тут вот этот храбрец, – Нейман указал на второго пленного, – пошёл нас от пушек отгонять, а при нём было людей человек двадцать. Его схватили, остальные разбежались. Так мы стали и дальше пушки заклёпывать, а они у палаток всполошились, собрались, пошли на нас, стрелки дали по ним залп, у них прыть и поостыла, мы заклепали пушки и ушли.

– Вы молодец, ротмистр, – за всех присутствующих похвалил Неймана майор Дорфус.

Тот в ответ поклонился. А генерал встал, взял офицера под руку и, отведя его к своей постели, спросил так тихо, что другие в шатре его не слышали:

– Ротмистр, а кто был ваш отец?

Этот вопрос лихого офицера, будто бы даже, смутил, он не сразу ответил и, отвечая, кажется, вздохнул.

– Мой отец торговал хлебом.

Волков сразу почувствовал, что он немного врёт, кое-какие жесты и какие-то слова выдавали в нём выходца из самых низов. «Торговец хлебом вроде и звучит как купец, но на самом деле любой мужик мог торговать своим хлебом». Конечно, Нейман был из мужиков, он и фамилию, наверное, себе сам придумал. Так же, как и безродный капитан Вилли, который писал себя теперь не иначе, как Вилли Ланн. А иногда и Вилли из Ланна.

– Вы грамотны, ротмистр? – всё так же тихо продолжал спрашивать барон, внимательно глядя на офицера.

– Да, господин, читаю и пишу быстро, считаю легко, знаю стороны света, знаю все сигналы трубы, весь барабанный бой.

Волков покивал, а потом уже громко, так, чтобы и остальные слышали, произнёс:

– Пока капитан Лаубе отсусвует по ранению, поручаю вам, ротмистр, командование его ротами. Соответственно и звание ваше будет. Теперь вы капитан.

– Спасибо, господин генерал, – воскликнул Нейман.

А остальные офицеры стали вставать и поздравлять новопроизведённого капитана. После чего ему