Холодная гора - Чарльз Фрейзер

Когда три вороны в небе прогнали ястреба, Руби выразила огромное уважение к воронам, которых обычно ругают; она находила в их отношении к жизни много достойного подражанию. Руби с неодобрением заметила, что многие птицы скорее умрут, чем съедят то, что им не нравится. Вороны же довольствуются тем, что им попадется. Она восхищалась их живым умом, отсутствием гордости, любовью к розыгрышам, хитростью в бою. Все это она расценивала как показатель одаренности, которая была своего рода способностью переломить, как Руби считала, естественную склонность этой птицы к раздражительности и меланхолии; на эти качества указывало ее мрачное оперение.

— Всем нам стоит поучиться у вороны, — многозначительно заметила Руби, так как настроение у Ады поднималось явно медленнее, чем прояснялось небо.

В течение большей части утра Ада была погружена в такое уныние, что могла бы надеть черный креп себе на рукав, чтобы объявить об этом всему миру. Частично это можно было отнести за счет тяжелой работы в течение предыдущих недель. Они убрали сено на заброшенных полях, хотя оно было так перемешано с амброзией и молочаем, что едва ли годилось на корм скотине. В один из дней они в течение нескольких часов подготавливали косы для косьбы. Вначале им понадобился напильник и большой точильный камень, чтобы отчистить и наточить зазубренные и ржавые лезвия кос, которые они нашли в сарае для инструментов прислоненными к балке. Ада не могла сказать, покупал ли Монро напильник и точильный камень. Она сомневалась в этом, так как косы не принадлежали ему, а были оставлены Блэками. Ада и Руби вместе перерыли весь сарай, пока не обнаружили небольшой напильник, тонкий конец которого был вбит в сухой старый кукурузный початок, служивший рукояткой. Но точильного камня нигде не было.

— У моего папы никогда не было точильного камня, — сказала Руби. — Он просто плевал на кусок глинистого сланца и проводил по нему ножом пару раз. Был тот острым или не очень, он считал, что и так сойдет. Ему не важно было, срезал нож волос на руке или нет. Его вполне устраивало, если удавалось отрезать жгут табака для жвачки.

Наконец они прекратили поиски и применили метод Стоброда, используя гладкий плоский глинистый сланец, найденный ими у ручья. Лезвия даже после продолжительного трения оставались недостаточно острыми, но Ада и Руби отправились на поле и махали косами до вечера, а затем сгребали скошенную траву в валки. Они закончили работу в сумерках, уже после того как село солнце. За день до их похода в город, когда сено высохло, они раз за разом нагружали телегу и наполняли сеном сеновал в конюшне. Стерня под ногами была такая жесткая и острая, что это ощущалось даже через подошвы башмаков. Они работали с двух противоположных сторон валка, попеременно бросая сено вилами на телегу. Когда их ритм разлаживался, зубья вил сталкивались и Ралф, дремавший в постромках, вздрагивал и мотал головой. От работы они разгорячились, хотя день был вовсе не жаркий. Это была грязная и пыльная работа, сено застревало в волосах, в складках одежды, приставало к их потным рукам и лицам.

Когда они закончили, Ада почувствовала, что вот-вот свалится от усталости. Руки у нее были исцарапаны и покрыты красными точками от острых кончиков скошенной травы, как у заболевшей корью, а между большим и указательным пальцами вздулся большой кровяной волдырь. Она умылась и упала в кровать еще до темноты, ничего не поев, кроме холодной лепешки с маслом и сахаром.

Однако, несмотря на усталость, она то и дело переходила от глубокого сна к смутному состоянию полубодрствования, раздражающему порождению сна и яви, сочетающему в себе худшие стороны того и другого. Ей грезилось, что она сгребала и укладывала сено всю ночь напролет. Когда Ада очнулась настолько, что смогла открыть глаза, она увидела черные тени ветвей, двигающиеся в пятне лунного света, разлитого на полу; эти тени казались зловещими и вызывали необъяснимую тревогу. Потом, уже глубокой ночью, облака накрыли луну, хлынул сильный дождь, и Ада наконец заснула.

Она проснулась дождливым утром, чувствуя ломоту во всем теле. Ладони у нее с трудом разжимались, как будто она всю ночь держала в руках вилы, голова разламывалась от боли. Эта была особая боль, с правой стороны головы, над глазом. Но Ада решила, что все равно поездка в город должна состояться, как они и планировали, так как она предпринималась в значительной степени ради удовольствия, хотя им и нужно было сделать кое-какие покупки. Руби хотела пополнить припасы для ружья — мелкую дробь, крупную дробь и пули; хорошая погода вызывала у нее желание подстрелить дикую индюшку или оленя. Со своей стороны Ада намеревалась просмотреть книги на полке у задней стены канцелярского магазина, чтобы выяснить, не появились ли новинки, а еще купить несколько эскизных карандашей и переплетенный в кожу дневник, где она могла бы делать зарисовки и заносить некоторые свои наблюдения, главным образом о цветах и других растениях. Ада чувствовала, что ей требуется перерыв после нескольких недель тяжелой работы. Она так сильно стремилась поехать развеяться в город, что даже боль в мышцах, плохое настроение и дождливая погода не могли ее удержать. Так же как и неприятная новость, которая ждала их на конюшне: конь накануне где-то повредил копыто, и его нельзя было запрягать в кабриолет.

— Я пойду в город хоть ползком, — сказала Ада, обращаясь к Руби, когда та стояла под дождем, склонившись над грязным копытом коня.

И вот Ада печально тащилась по дороге в таком скверном настроении, что ее не занимали даже блестящие лекции Руби по орнитологии. Они миновали фермы, расположенные в маленьких долинах и лощинах; поля открывались среди лесистых холмов, как комнаты в доме. С тех пор как все мужчины пригодного для войны возраста ушли воевать, женщины, дети и старики трудились на полях, выращивая урожай. Листья кукурузы пожухли на концах и по краям, и початки в кожуре все еще оставались на стеблях в ожидании, когда солнце и мороз их высушат. Тыквы и кабачки лежали, сверкая, на земле между рядами кукурузы. Золотарник, пурпуровый посконник и змеевидный кирказон цвели вдоль изгородей, листья на стеблях ежевики и кизила стали темно-бордовыми.

В городе Ада и Руби вначале прошлись по улицам, рассматривая магазины, упряжки лошадей и женщин с корзинами для покупок. Днем стало тепло настолько, что Ада сняла плащ и несла его, перекинув через руку. Руби оставалась в свитере, перетянутом в поясе кушаком; волосы у нее были собраны в хвост и завязаны лентой. В воздухе все еще стояла дымка. Холодная гора казалась отсюда голубым пятном, бугорком на далекой линии хребта, маленьким из-за большого расстояния, и выступала лишь еле видимым контуром на фоне неба.

Окружной центр был городом, не блистающим утонченностью. По одну сторону дороги стояли один за другим четыре дощатых здания, где располагались магазины, затем небольшой загон для свиней и грязная яма, пара лавок, церковь и платная конюшня. С другой стороны — три магазина, в стороне от дороги — здание местного самоуправления с куполообразной крышей и белыми рамами, с пестрой лужайкой перед ним, затем еще четыре магазина, занимавшие первые этажи, два из них в кирпичных домах. На этом город заканчивался, и дальше шло огороженное жердяной изгородью поле с рядами сухих кукурузных стеблей. Улицы были изрезаны глубокими колеями от узких фургонных колес. Свет отражался в наполненных водой многочисленных ямках от лошадиных копыт.