Королевство Краеугольного Камня. Книга 2. Первеницы мая - Паскаль Кивижер

Другие его не замечали, радуясь, что сын мясника занят Лисандром и их не трогает. Только малышка Лаванда заступалась за него. Батист с Флорианом, разозлившись, выкрали у Эмилии ленты и подложили их Лаванде. Ее обвинили в краже, якобы поймав с поличным. Все девочки от нее отвернулись, учитель наказал, а Манфред без конца читал нотации. Ее слово веса не имело.

Но у Лисандра была и другая, тайная жизнь, все окупавшая. Начиналась она ранним утром в конюшне. В этот час там были только Проказа, начинавший свою карьеру честного человека, и Эмилия, которая по просьбе отца приходила поменять солому в стойлах. Проказа держался особняком, а Эмилия не глядела в их сторону, потому что стыдилась, что ее видят в конюшне. Закончив дела, она старательно избавлялась от запаха лошадей, чтобы не нести его в школу. Запах кожи, соломы, навоза – Лисандру он, напротив, придавал уверенности. Он заходил с ним в класс, и это его подбадривало. Как будто Эпиналь присел рядом, за его парту.

Эпиналь – хороший товарищ, но у Лисандра была еще Сумерка. После конюшни он брал старую перчатку садовника, чтобы защитить руку от когтей, и с ее помощью тайком выносил птицу в Оленью рощу. Узнай Феликс, что она уже может летать, он тут же потребует выпустить ее, а Лисандр был к этому не готов. Он привязывал ей к лапке бечевку. Бечевка становилась все длиннее, но волю это не заменит.

Пока Лисандр шагал по утреннему туману через сад, Сумерка сидела на перчатке и ежилась, зарывшись клювом в перья. Когда же он останавливался и вытягивал руку, она, насторожившись, резко поводила головой, оглядывая окрестности с почти надменным видом. И внезапно взмывала, разматывая бечевку до конца. Величественные крылья, благородный полет – казалось, все небо принадлежит ей. Лисандр звал ее назад дудочкой, которую смастерил из ветки ивы, выдолбив сердцевину. В награду за возвращение он угощал ее остатками вчерашнего ужина: чаще всего кусочками мяса, которые прятал в карман. Ему казалось, он понимает ее. Мясо она любила, но бечевку – нет. Лисандра любила тоже, но не нуждалась в нем так, как он нуждался в ней.

Совесть мучила его все больше. В голове звучали слова Блеза: «Нельзя оставить у себя дикое животное. Можно разве что выходить, но потом оно все равно вернется на волю». Лисандр выходил Сумерку, выходил Эпиналя. Теперь Эпиналь ждет новых поездок по острову, бечевка Сумерки уже длиной в целый парк, но сам-то Блез никуда теперь не пойдет. В голове Лисандра неподвижность Блеза как-то сплеталась с веревкой, на которой он держал Сумерку. И он пришел к тяжелому выводу: из уважения к своему наставнику он должен отпустить пустельгу.

Лисандр плохо представлял, что ему останется, когда Эпиналь вернется к Тибо, а Сумерка – на волю. Ничего. Зияющая пустота. И прикоснуться не к кому. Он, потерявший семью и почти никогда не вспоминавший об этом, думал, что может умереть от расставания с конем и птицей. Особенно с птицей. Он долго размышлял, как бы выпустить Сумерку, но оставить ее при себе.

И однажды, совершенно неожиданно, нашел способ. Нужно, чтобы Сумерка сама приняла решение. Чтобы сама выбрала остаться. Не ради мяса или теплой комнаты, а ради самого Лисандра. Такое будет возможно лишь в одном-единственном случае: если она посчитает его своим хозяином. Значит, он должен покорить ее. Как? Взглядом. Выдержать ее взгляд, пока она сама его не опустит. В природе это символ противостояния, а поражение в понимании животных необратимо.

Он решил дать себе одну ночь, только одну. Наутро будь что будет – он отпустит Сумерку. И если сам умрет – ну и пусть.

Поздним вечером Лисандр зажег в комнате все свечи и взобрался на табурет, чтобы голова оказалась над шкафом, где пустельга решила обосноваться. Будто прекрасно понимая, к чему он клонит, она посмотрела ему прямо в глаза. Поединок начался.

Сумерка не моргала. Глаза ее были как шарики черного оникса в золотой оправе. Лишь время от времени она чуть поворачивала голову, выбирая лучшее положение. Через десять минут Лисандр думал уже бросить борьбу. Птица смотрела на него безо всяких чувств, будто даже не узнавая, – одинокая, гордая, неприступная. Сокол, одним словом. Очевидно, она была сама себе хозяйкой. Глупо было надеяться, что она станет домашним питомцем. Даже монархи напрасно рисуют ее на своих гербах: она высоко парит над мелкой игрой их властных амбиций. Она владеет всем небом, бескрайней вселенной, королевством без границ.

Но, не желая терять ее, Лисандр заставлял себя смотреть пересохшими глазами из-под красных век. Ночной поединок затягивался. Минуты шли, и чем дальше, тем отчетливей Лисандру казалось, будто взгляд Сумерки пронзает его зрачки, высушивает кровь, истончает кожу. Он уже почти не ощущал собственного тела, только жар где-то под ложечкой. Он хотел уже сдаться, как вдруг понял, что пустельга вовсе не борется с ним. Напротив: она вливала в него силу. Разжигала огонь, который сам он не сумел бы разжечь.

Ему казалось, что глаза у него вот-вот выскочат из орбит, но он не отрывал взгляда. Когда, спустя еще одну вечность, он весь превратился в пламя – не осталось ни костей, ни сухожилий, ни ногтей, ни хрящей, – он решил, что оставшиеся крохи воли нужно употребить на то, чтобы ее отпустить. Еще несколько секунд, и он отведет взгляд. Даст ей победить. И на рассвете она взлетит над рощей, как давно уже должна была взлететь. Еще пара секунд – чтобы сохранить в памяти ее образ и чуточку ее огня.

Но едва Лисандр решил так и начал отсчитывать оставшиеся секунды, как Сумерка вдруг встрепенулась, отвернула голову и как ни в чем не бывало зарылась клювом в перья на груди. Он чуть не рухнул с табурета.

Она ждала, когда он готов будет сдаться? А теперь останется с ним, потому что он решил ее отпустить? Лисандр так и не уснул до рассвета.

С первыми лучами солнца он пересек с ней сад, не привязав за лапу. Еще не доходя до рощи, он вскинул руку, давая ей взлететь, и тут же потерял из вида. Значит, кончено. Глупо было надеяться, глупый поединок.

Еще десять минут он мысленно прощался с ней, а потом на всякий случай достал из кармана дудочку. После нескольких нот над лесом у церкви появилась сперва черная точка, потом широкие крылья, короткий хвост и, наконец, еще теплая мышка в мощных когтях. Сумерка стремительно возвращалась. Она спланировала над самой землей, бросила свою жертву к ногам Лисандра, будто подношение, и уселась ему на плечо, проколов когтями куртку. В ответ он улыбнулся ей, что было для него редкостью. Нет, он никогда не станет ей хозяином. Он станет ей ровней, а она – его подругой.

Два часа спустя Феликс нашел его в постели, чего никогда еще не бывало. Лисандр спал мертвым сном (сказалась бессонная ночь), и Феликс едва смог его добудиться. Слуга-великан списал усталость Лисандра на его тревожность, а тревожность – на школу и сделал то, что давно собирался: попросил королевской аудиенции. Тибо не любил откладывать в долгий ящик. В тот же вечер он вошел в комнату Лисандра, запросто уселся на его кровать, как будто она все еще принадлежала ему, и сразу перешел к делу:

– Похоже, ты не очень любишь школу.

– Да, сир.

– Смотри на короля, когда он с тобой разговаривает, – сделал замечание Феликс.