Грибоедов - Екатерина Цимбаева

В отличие от князя, в свои сорок лет казавшегося Грибоедову почти стариком, Гнедич был ровесник Бегичева, но невзрачен, обезображен оспой, с вытекшим глазом. Он являл собой воплощение любви к классике. Двумя годами ранее он прославился изданием отрывка из «Илиады» Гомера и ходили слухи, что он взял на себя титанический труд перевести ее целиком. Он мыслил гекзаметрами и, если соглашался снизойти до современной ему литературы, то всему предпочитал александрийский стих. Никто не умел так, как он, донести до слушателей величие и красоту мерных стоп древних эпосов и французских драм. Искусство декламации он возвел в степень совершенства, и Семенова, услышав в свое время игру Mlle Жорж, стала брать уроки у Гнедича, надеясь превзойти оригинал. Она научилась произносить слова нараспев, со строго установленными подъемами и спадами интонаций; Гнедич расписывал ее роли, как арии в опере. За Семеновой потянулась было и Вальберхова, но, перейдя в комедию, отказалась от излишне манерной речи.

Репетиции «Урока кокеткам» и «Молодых супругов» превратились в состязание двух актрис, двух наставников и двух театральных школ. Актеры-классики, воспитанные на драме восемнадцатого века, и актеры нового века, стремившиеся к естественной игре и речи, перемешались в пьесах самым причудливым образом. Гнедич, вдохновленный традиционным слогом Грибоедова, требовал от Семеновой привычного ей торжественного исполнения. Брянский, игравший друга семьи, готов был ей соответствовать, к видимому неудовольствию автора. Александр придал своему Сафиру (имена в пьесе — театрально-условные) некоторые черты Бегичева, умного советчика, добродушно-насмешливого и снисходительного. В холодном же изображении Брянского Сафир стал заурядным и унылым резонером, лишенным ироничного блеска. Зато Арист Сосницкого, остро и живо представленный светский баловень, хотя очень нравился Грибоедову, находился в полном разладе с партнерами.

В комедии Шаховского, где персонажей было гораздо больше, положение оказалось не лучше. Трагик Яковлев, Брянский, немолодая Асенкова, игравшая горничную Сашу — главную интриганку, представляли лагерь классиков. Сосницкий и Ежова рисовали своих героев с натуры. Вальберхова, Рамазанов и прочие по мере сил следовали за ними. Несогласие артистов перессорило бы всех, но Шаховской умело сглаживал недовольство веселыми анекдотами и нарочито комической живостью. Грибоедов то и дело перехватывал у него звание главного остроумца, так что поводов Для смеха в зале возникало гораздо больше, чем на сцене.

23 сентября состоялось великое событие: были играны «Липецкие воды» князя Шаховского. Наступила новая эра в русской литературе — год первый от «Липецкого потопа». Актеры бодро разыграли непритязательную, донельзя растянутую, во всех деталях неправдоподобную историю. Липецк прошедшим летом доживал последний сезон в качестве модного курорта. Лучшее общество, по причине войны не имевшее возможности уехать на заграничные воды, проводило время у российских источников. В городе выстроили галерею для танцев, отделали водяные ключи, настроили бани и особняки. Степан Жихарев издавна всем прожужжал уши о прелестях этого места, около которого находилось его имение. Поэтому Шаховской без раздумий населил свою пьесу князьями, графами и баронами, ибо титулы лучше ложились в стихи, чем неудобные русские имена-отчества. Горничная Саша по собственному побуждению интриговала, стремясь выдать свою барышню за ее избранника, на которого имела виды кокетка графиня Лелева (Вальберхова). Добродетель, конечно, торжествовала, кокетство было посрамлено. Все прочие персонажи существовали то ли для оживления действия, то ли для его замедления. Сосницкий в роли ловкого, развязного щеголя поразил всех непринужденностью игры и совершенным изображением приемов высшего света. Яковлев так и не понял, для чего, собственно, был нужен его персонаж, заслуженный воин, разве чтобы почтить героев прошедшей войны.

Соединенные усилия актеров, игравших подчас с подлинным вдохновением, едва ли рассеяли бы скуку в зале. Случай, однако, помог. Среди третьестепенных персонажей Шаховской вывел некоего жалкого поэта Фиалкина, удручающего графиню завываниями своих серенад. Он и появился-то на сцене всего два раза, в первом выходе он изъяснялся скорее элегиями, воспевал любовь и природу, хвалил собственные стихи во славу женских глаз, и только в конце пьесы упомянул о балладах, притом несколько скептически, признавшись, что напуган мертвецами:

С чего вдруг публика решила, что в Фиалкине выведен именно балладник? а раз балладник, то самый из них великий — Жуковский? Шаховской и в уме этого не держал. Он не любил баллад, позволил себе в четырех строках посмеяться над обычными для них «чу!» и мертвецами, восставшими из гробов, но ничто в Фиалкине не позволяло увидеть в нем карикатуру на Жуковского. Сам поэт присутствовал на премьере, сидя вместе с Жихаревым, Александром Тургеневым и их друзьями Блудовым, Дашковым и Вигелем. Скромный и мягкий, он, наверное, не принял бы выходки Фиалкина на свой счет, но друзья («Уж эти мне друзья, друзья…») позаботились убедить его в несомненности оскорбления, оскорбились сами, приписали Шаховскому самые злобные намерения, раззвонили о них по городу… и публика повалила в театр смотреть на «Жуковского». Бедный Василий Андреевич не знал, куда деваться от сочувствующих. По Петербургу пошли слухи, что в вечер премьеры Шаховского увенчали лаврами за расправу над балладами то ли в доме поэтессы А. П. Буниной, то ли у самого адмирала Шишкова, главы Беседы любителей российской словесности, в которой состоял и князь.

Сторонники Жуковского, собравшись, основали собственное общество «Арзамас», построенное не на чинных великосветских чтениях классических сочинений, как в «Беседе», а на веселых дурачествах и чтении эпиграмм на Шаховского. Запевалой в «Арзамасе» выступил князь Вяземский. Он атаковал несчастного Шаховского стихами и прозой, едко, остроумно, а подчас и справедливо: «Ты спрашиваешь у меня, любезный друг, как показались мне Липецкие воды? Что сказать тебе о них? Воды как воды! И если главным достоинством воды, как и всеми признано, есть совершенное отсутствие вкуса, то Липецкие воды могут спорить о преимуществе со всеми водами на свете. В сентябре месяце произошла в них неожиданная перемена, поразившая всех здешних натуралистов. Воды получили такую усыпительную силу, что стоило только подойти к их источнику, чтобы зевать, дремать и скоро заснуть богатырским сном». Так Вяземский писал в «Сыне Отечества», намекая на скуку, растянутость и действительно некоторое безвкусие пьесы Шаховского. (Кстати, настоящие липецкие воды, которые и до сей поры без прежней славы текут из старинных источников, как раз обладают ясным железистым вкусом. Но у Шаховского никогда не было металла в творчестве.)

В эпиграммах Вяземский совсем разошелся, сочинял их Дюжинами, в том числе «Поэтический венок Шутовского»:

Или