Женские праздники - Сергей Таск

– Если я вас правильно понял, я выражаюсь не по-русски?

– Да! – почему-то обрадовалась редакторша. – Именно! Смотрите, – она тыкала карандашом в отчеркнутые места. – «Она чувствовала, что он совсем пьян», «она, чувствовалось, его совсем не любила». И так на каждой странице. Можно подумать, в Америке чувствуют гораздо интенсивнее, чем у нас.

– А это не так? – несмотря на все свое раздражение, он разглядывал ее с такой бесцеремонностью, что она смешалась.

Окрестные дамы самозабвенно отдавались творческому процессу.

– Не так, – последовал тихий, но твердый ответ. – Английское I feel это и «по-моему», и «мне кажется», и…

– Да, конечно, – он по-прежнему изучал ее холодным оценивающим взглядом, как кобылу на ринге.

И тут она взорвалась:

– Но самый мой любимый пассаж вот этот: «Ты прав, тудыть тебя растудыть, все о’кей». Отличный коктейль из Оклахомы и Урюпинска!

– Оля, – укоризненно произнесла одна из дам.

– Вы извините ее, Олег Борисович, – подала голос заведующая, – редактор она у нас молодой, неопытный…

– Отчего же. Из молодых да ранних.

Ольга Михайловна резко встала. Огородников тоже.

– Простите, – сказал он. – Но у вас редкий дар. Как у Ллойд-Джорджа. Увидев пояс, он не мог удержаться от того, чтобы не нанести удар чуть пониже.

Она помолчала, глядя, как он укладывает в папку внушительную стопку бумаги.

– Хотите, я попробую доработать вашу рукопись?

– Это очень напоминает мне слова, сказанные Бетховеном одному композитору: «Мне понравилась ваша опера. Я, пожалуй, положу ее на музыку».

Уже в дверях он вдруг вспомнил что-то.

– А как бы вы это перевели? «Его пассивность напоминала застывший катаклизм».

– Я? – Она на секунду задумалась. – Я бы сравнила бездеятельность героя с дремлющим вулканом.

Кабинет доктора Раскина.

– А может, она сгустила краски? – спросил доктор.

– ?

– Ваша красотка редакторша. Примерчики понадергала? Перед коллегами красовалась? Может, перевод как перевод? И ни к чему все эти мерехлюндии?

– Она… кое в чем права.

– Кое в чем, – мгновенно среагировал Раскин. – Значит, в чем-то – нет? Значит, стоило побороться? Вы боролись?

– Как вы себе это представляете? По-приятельски взять за горло директора издательства? Просить другого редактора?

– Зачем другого? Ведь она, Ольга эта Михайловна, вызвалась доработать рукопись, так? Что, не так разве?.. A-а, амбиции не позволяют. Тут одно из двух: либо дело, либо амбиции. А если гордость паки унижения, так уж несите ее, свою гордость. Как несет грузинка на голове кувшин с водой. Темплан, деньги, слава… о чем вы, господа хорошие? Я несу свой кувшин. Как ни в чем не бывало. Мне главное не расплескать.

– Как ни в чем не бывало?! – Огородников вскочил со стула. – После всего, что она там понаписала?!

– Где «там»?

– На полях! Красным! «Так воссоздавать любовную сцену может только тот, кто забыл, как это происходит». После этого нахлобучить на голову кувшин? И по военно-грузинской дороге?

– Сядьте. Сядьте и успокойтесь. – Раскин внимательно посмотрел в эти запавшие полубезумные глаза. – Как же я сразу не догадался? Вы сделали какую-нибудь глупость… сваляли дурака, – он разговаривал сейчас с Огородниковым, как заботливая мать с ребенком. – А теперь мучаетесь, места себе не находите. Да? Расскажите, легче будет. По себе знаю.

Огородников сидел в чужой квартире, на кухне, опустив лицо в ладони и монотонно раскачиваясь взад-вперед. Со стороны могло показаться, что у него невыносимо болит зуб.

Из спальни, на ходу застегивая молнию на юбке, вышла Ольга. Остановилась в прихожей перед большим зеркалом, стала приводить себя в порядок. Один раз обернулась – Огородников качался, не меняя позы.

Ольга прошла на кухню, принялась готовить кофе.

Оба молчали.

Она разлила кофе в две чашки, одну поставила перед гостем.

– Простите, я не спросила. Вам без сахара…

– Спасибо.

– …или с сахаром?

– Да.

– Самая…

– Я тоже, Ольга Михайловна… Оля…

– Не надо. Я понимаю, Олег Борисович, все это так… Когда вы позвонили, я по вашему голосу поняла, что…

– Правда?

– А потом сказала себе: да ну, глупости. Взвинчен, расстроен, все же понятно. Я до последней минуты… уже здесь… не думала, что этим кончится.

– Вот именно… этим .

– Олег Борисович, пейте кофе и не мотайте себе душу. С кем не бывает.

– Со мной, например.

– Тем более. Значит, это я…

– Да причем тут вы!

– Ну как же. В такой момент… сказать…

– Что не ожидали такой прыти от такого вялого автора? Да уж, легко и изящно. В стиле ваших лучших замечаний на полях. А главное, что обидно, опять вы оказались правы! В самую точку!

– Тише. Вечер какой. Спугнете.

– Странная вы, Ольга… Михайловна. То с шашкой наголо, а то…

– А вы?

– Я?

– Вы какой?

– В исповедники себя предлагаете?

– Почему бы и нет?

– Одного стриптиза моего мало? Не насмотрелись? Смею вас уверить, внутри для вас еще менее интересно, чем снаружи. Так что не стоит вам залезать в эту рукопись. Или вы, может быть, думаете, что в ней на каждой странице выделено курсивом – «ваша кровать»? То есть, простите, «койка»… Хотя мы, кажется, не на корабле.

– Уходите, сию минуту уходите.

Огородников неловко встал и смахнул со стола свою чашку. Чертыхаясь, бросился подбирать осколки.

– Да что же это! Господи! Что же это! – повторяла Ольга, отвернувшись к окну.

– О чем, интересно, она подумала, когда вы ей позвонили?

В кабинете, после того как шторы были совсем задернуты, воцарился полумрак. Горела настольная лампа. Огородников теперь лежал на узкой кушетке, в несколько принужденной позе, Раскин же стоял в изголовье, и это еще больше сковывало лежащего.

– Почем я знаю?

– Не знаете?

– Мало ли.

– А вы мысленно прокрутите еще разок. «Когда вы позвонили, – сказала вам Ольга Михайловна, – я по вашему голосу поняла…» Тут вы ее перебили: «Правда?» Значит, поняли, что чутье ей правильно подсказало… что? Что именно?

– Не помню. Может, подумал, что она догадалась. Что я не из-за рукописи хочу прийти. То есть… не только из-за рукописи.

– А из-за нее, симпатичной молоденькой редакторши.