Пастух - Григорий Диков

Появление в зале Екатерины Львовны с сыном произвело на моего подзащитного огромное впечатление. До сих пор он держался уверенно, теперь же находится в смятении, перестал следить за процессом и показаниями свидетелей. Попросил мне устроить встречу с сыном и с Екатериной Львовной наедине, однако, так как она вызывалась в качестве свидетеля, это не представляется возможным».

«17 декабря 1906 года.

Процесс окончательно зашел в тупик, присяжные совершенно запутаны. Это видит и прокурор, и судья; мне это ясно уже больше месяца. С одной стороны, Петров не отрицает причастности ни к поджогу колокольни, ни к смерти старой графини. Более того, в своих речах он признался в нескольких новых преступлениях, о которых прокуратура не знала и которые не были ему первоначально предъявлены — например, в прямом отравлении актрисы Р-цкой, в вымогательстве земель у крестьян деревень Торбеево и Высоцкое, в подстрекательстве к поджогу имения рязанского помещика М. и т. д. С другой стороны, доказательственная база, представленная прокуратурой, весьма слаба и не дает объяснения многим из событий, лежащих в основе обвинения.

Взять хотя бы эпизод с убийством графини. Ее тело, проткнутое деревянной палкой, было обнаружено в склепе на Ваганьковском кладбище, но мотив этого преступления непонятен. Прокуратура ссылается на „личную неприязнь“, которую подсудимый якобы испытывал к жертве, но это объяснение очень неопределенно и не подтверждено доказательствами. Прокуратура не знает, что привело пожилую почтенную даму ночью в такое странное место, почему в качестве орудия преступления была избрана нога от манекена (!), зачем подсудимому понадобилось разбивать топором гробы, кто ему помогал и т. п. Вместе с тем фантастическая версия, изложенная Петровым, прекрасно отвечает на все эти вопросы.

Ума не приложу, как нам всем выйти из этого странного положения. Мне исключительно тяжело вести защиту, а отказываться от дела уже поздно. Каким бы ни был приговор — оправдательным или обвинительным — он наделает много шума и вызовет перетолки».

«22 декабря 1906 года.

Сегодня ко мне в присутствие без объявления пришел прокурор. Я распорядился поставить самовар и заварить нам чаю, после чего мы говорили около двух часов. Дело обстоит следующим образом — показания Петрова смутили многих, окончательно все запутали и, что самое неприятное для стороны обвинения, бросают тень на некоторых высокопоставленных лиц. Прокурор несколько раз спрашивал меня, почему защита не ссылается на статью 39 Уложения, притом что болезненное расстройство душевной деятельности подсудимого очевидно всем. Мне кажется, прокурор желает такого развития процесса. Что же, это выход из сложившейся ситуации, неплохой для всех. Прокурор также сказал мне, что свидание Петрова с Екатериной Львовной Селивестровой и сыном сейчас невозможно, так как они выступают свидетелями на его процессе. Однако если доктор признает Петрова душевнобольным, такие свидания станут возможны по медицинским показаниям. Я пообещал подумать и поговорить с подзащитным».

«28 января 1907 года.

Второй день допроса профессора Владимира Михайловича Бехтерева. Я обратился к нему сразу после Рождества и попросил оценить психическое состояние моего подзащитного. Владимир Михайлович согласился с готовностью — оказалось, что он следит за процессом по газетным публикациям и очень заинтересован личностью Петрова. По его словам, это дело представляет собой случай — редкий, но не невозможный — чрезвычайно систематизированного бреда, который может сосуществовать с внешне рациональным поведением. Петрова трижды возили из тюрьмы в кабинет к Владимиру Михайловичу, а вчера профессор явился в суд и отвечал на мои вопросы. Он весьма убедительно показал присяжным и судье, что Петров невменяем. Сегодня профессора допрашивал прокурор. Впрочем, беспокоиться мне не о чем: все вопросы поставлены так, чтобы подтвердить главное мое утверждение. Как я и понял, прокурор желает закончить это дело поскорее и найти удобное объяснение всем тем странностям, которые в нем возникли…»

На юго-востоке Московской губернии, в небольшом отдалении от железнодорожной станции Пустынь Ц-ской железной дороги, строится новый корпус тюремной больницы для душевнобольных. Пока же все заключенные, страдающие умственным расстройством, содержатся рядом, в старом здании, переделанном в 18… году из казарм уланского полка.

Некоторые из заключенных, по отдельному распоряжению надзирающего врача, задействованы на работах по строительству нового корпуса. Среди них трудится Нил Петров, другие пациенты больницы называют его «дохтур». О его истории писали в газетах около двух лет назад. Он много лет жил в столице, был вхож в аристократические круги и выдавал себя за врача Здесь же он просто столяр и кровельщик, по его старой професии. Вот он — высокий, седой и грузный, стоит на огороженном дворе у козел и стругает доску. Впрочем, если не знать о его прошлом, «дохтур» не сильно выделяется среди прочих работников. В последний год он отпустил пышную бороду, носит длинную рубаху и вообще отказался от столичных привычек.

По распоряжению профессора Бехтерева, Нилу разрешено работать с любым инструментом, даже с топором. Июньское солнце уже припекает порядочно, поэтому за поясом у Нила заткнута тряпица, которой он то и дело утирается от пота.

Из окна второго этажа, где расположены комнаты охраны и врачебные кабинеты, кто-то окликает Нила. Столяр кладет рубанок, отряхивает рубаху от стружек и быстрым шагом идет к главному зданию. Там его уже ждут: в конце длинного коридора приготовлена комната со столом и двумя табуретами. Как заведено, в последнюю пятницу каждого второго месяца к Нилу приезжает его сын, Елизар.

Елизар обнимается с отцом и начинает раскладывать на столе гостинцы: ветчину, яйца, пряники, туесок с медом. Потом достает пять пачек папирос и одну из них протягивает отцу. Тот с нетерпением открывает пачку и закуривает. После чего они садятся и начинают разговор.

Елизар рассказывает про своих детей, про работу, которую он выполнял в мае на пристани под Тарусой, о новом заказе, который его ждет в соседней деревне. Елизар доволен: наконец-то он будет работать рядом с домом и сможет ночевать в родной избе. А то, как назло, каждое лето приходится уезжать на заработки, и дети растут совсем одни, без отца.

Нил расспрашивает Елизара о родных местах. Высоцкого теперь не узнать: железная дорога рассекла село надвое, так что многие из семей снялись с места и уехали далеко на восток, в Сибирь. Правительство дает подъемные деньги, и, говорят, в верховьях реки Енисей можно бесплатно получить большой надел земли с пойменным лугом и участком строевого леса Только Елизар остается в родных краях — еще жива мать, Катерина Львовна, да и к Нилу кто тогда будет ездить?

После начинает говорить Нил. Он спокоен и весел: жизнь здесь все же легче, чем в тюрьме. Хотя вокруг много скорбных умом, Нил умеет с ними управляться. О других обитателях тюрьмы Нил говорит снисходительно, называет их «помешанными». Себя он таковым не считает, но со смехом признается, что уж лучше быть дураком, чем каторжанином. К тому же у него есть работа, к нему приезжает сын. Нил водит дружбу с плотниками из вольнонаемных и частенько беседует с докторами, среди которых есть несколько умных и интересных людей.