Карельский блицкриг - Владимир Панин

Только срочное вступление в сражение танкового батальона и двух артиллерийских дивизионов позволило остановить продвижение солдат полковника Талвела. Понеся существенные потери в ожесточенном бою с русскими, финские войска остановились, и война приняла позиционный характер.

Обрадованный успешными действиями полковника, Маннергейм произвел его в генералы и отправил к нему свору газетчиков, которые были должны рассказать финнам об их Муции Сцеволе. Вслед за ними для работы с пленными в Карелию поехал Борис Бажанов вместе с представителями РОВС.

Москва также отреагировала на события в Карелии. Действия 8-й армии были признаны неудачными, и для исправления ошибок в нее был отправлен командарм Штерн.

Желая оправдать оказанное ему доверие партией и правительством, герой Хасана обрушил жестокие репрессии на голову командного состава. Вместе с командующим армией своих постов лишились комкоры, комдивы и некоторые командиры полков. Полковник Туровцев был объявлен главным виновником случившейся трагедии, был отдан под трибунал и после короткого заседания трибунала ему был вынесен суровый приговор.

Вслед за ним репрессиям были подвергнуты и представители рядового состава. Скорость, с которой рассматривались дела об отступлении, в результате которого были утрачено как тяжелое, так и легкое вооружение, приводила к тому, что возникали перекосы. Судей по большому делу интересовали не поиски истины, а тот факт, сумеет ли оправдаться человек от предъявленного ему обвинения или нет.

Карающий меч пролетарского правосудия был беспощаден, но он не коснулся батальона майора Луники. Об его удачных действиях было написано в армейской газете, а сам майор был представлен к высокой правительственной награде.

Холодно и зябко было старшему лейтенанту Любавину, что вот уже сорок минут пытался поймать попутку, идущую в сторону фронта. В конце декабря мороз уже стал набирать свою природную силу, чтобы к началу января «ударить из всех стволов».

Причина, по которой Василий Алексеевич оказался на обочине тыловой дороги, заключалась в его нежелании лежать на больничной койке, когда он «почти здоров». В ушах уже не звенело, голова почти не кружилась, и Любавин начал активно наседать на докторов, лечивших его.

Несколько дней он доказывал врачам, что не может советский командир сидеть сложа руки и мирно есть кашку, когда его полк воюет с врагом. Делал он это весьма настойчиво, умело проводя политику «кнута и пряника». Убеждал докторов, что у него ничего не болит и он полностью здоров, и одновременно намекая, что в случае отказа самовольно покинет госпиталь. Выбранная Любавиным тактика привела к тому, что через два дня он добился своего.

Мужественно выслушав наставления старенького доктора относительно безрассудного отношения к своему здоровью, он покинул фронтовой госпиталь, намереваясь как можно быстрее попасть в Каменск, где находился пункт формирования. В новеньком командирском полушубке он надеялся, что легко сможет осуществить свой замысел, но не тут-то было. Идущие в сторону фронта машины либо проходили мимо него, либо ехали в другом направлении.

Холод уже начал пробирать Любавина, но увидев на дороге командирскую «эмку», он не стал поднимать руку. Этот вид транспорта был совсем не для его лейтенантских кубарей, однако к удивлению автомобиль не только остановился, но сидевший за рулем шофер требовательно посигналил Любавину, призывая того подойти к машине.

Не столько обрадованный, сколько озабоченный подобным поворотом дела, помня бессмертные строки Грибоедова про печаль и барскую любовь, Любавин осторожно направил свои стопы к автомобилю, но опасения оказались напрасными.

К его удивлению, в «эмке» находился комдив Рокоссовский, с которым судьба так неожиданно свела его во время польского похода.

– А я смотрю, знакомая каланча стоит, голосует за развитие советского автотранспорта, вот и приказал остановиться. Куда путь держим? – улыбнулся удивленному командиру комдив и крепко пожал ему руку.

– В Каменск, из госпиталя, для получения назначения, товарищ комдив, – Любавин полез за документами, но Рокоссовский только махнул рукой. – Садитесь. Я как раз в Каменск еду и тоже за назначением.

Отказываться от столь королевского подарка было верхом глупости, и, осторожно запихнув свои длинные конечности в машину, Любавин сел позади комдива, рядом с адъютантом.

– Из госпиталя, после контузии? – спросил Рокоссовский у попутчика, в голосе которого был слышен интерес, а не простое любопытство.

– Так точно, товарищ комдив. Две недели назад на плацдарме за рекой Быстрой контузило, но не сильно.

– Вижу, что не сильно, – усмехнулся комдив и сразу забросал Любавина вопросами.

– Значит, ты уже финнов в деле видел. Скажи, почему не удалось прорвать их оборонительную линию? Слишком крепка оказалась оборона противника? Сил не хватило, или наши войска оказались слабее их?

– Нет, не слабее! – энергично запротестовал Любавин. – Если бы все наши силы были собраны в единый кулак и вводились в бой не по частям, а единым целым, мы бы их первую линию обороны прорвали с ходу.

– Значит, только одно это помешало?

– Не только это, товарищ комдив, – честно признался Любавин. – Не было у нас опыта по прорыву эшелонированной обороны противника.

– Это понятно, но что было сделано не так с твоей точки зрения как командира взвода? – допытывался Рокоссовский.

– Командира роты, – с гордостью поправил его собеседник, а затем, насупившись, стал излагать свои тезисы: – Разведка была поставлена из рук вон плохо. Когда шли в наступление, ничего не знали. Есть у финнов минные поля или нет? Есть доты и если есть, то где находятся и какой у них сектор огня? Все это выяснялось только по ходу боя, и от того мы несли неоправданные потери.

Любавин замолчал, воочию увидев свой последний бой, но комдив не позволил ему заниматься душевными воспоминаниями.

– С разведкой ясно. Поставлена была из рук вон плохо, поэтому артиллеристы огневые точки не подавили… – наполовину утверждая, наполовину спрашивая, сказал комдив, но Любавин с ним не согласился.

– Да они вообще мало били, эти артиллеристы. Против таких дотов нужно целый день стрелять, а не полтора часа! От их огня только колючую проволоку местами побило, а доты целехонькие остались.

– А танки? Ведь они могли своими пушками подавить пулеметные гнезда противника.

– Могли. Да только слишком далеко оторвались они от пехоты, и пока они по дотам стреляли, многих из них финны бутылками закидали с горючей смесью. Да и не могли их орудия стены дотов пробить. Тут другой калибр был нужен, корпусной, – убежденно сказал Любавин, и комдив не стал с ним спорить.

В разговоре наступила пауза, но ненадолго.

– А что сами финны? Сильнее они нас или нет?

– Любой, кто сидит в бетонном доте и строчит из пулемета, сильнее атакующего противника, – с негодованием бросил Василий. – Нет, их солдаты не сильнее наших. Когда мы их из окопов выбивали, бежали только так. Упрямые – да, не трусы – точно, но не сильнее нас. Если ударить по ним артиллерией как надо, бросить танки с пехотой – побегут как миленькие.