Ни о чем не жалею - Даниэла Стил

— В основном, — смущенно улыбнулась Габриэла. Ейне хотелось говорить ему, что она все вырастила сама — в ящиках из-под чая имакарон, которые стояли в монастырской кухне у самого большого и светлого окна.

— Что ж, когда будете снимать урожай — пришлите немногопомидоров в наш приют Святого Стефана. Наши ученики тоже будут рады овощам,которые вырастила одна скромная сестра из обители Святого Матфея.

В его голубых глазах запрыгали искорки смеха, и Габриэлапокраснела.

— Кто вам рассказал?.. — прошептала она.

— Сестра Эммануэль. Она утверждает, что вы выращиваетесамые лучшие овощи и что вашими стараниями монастырь скоро перейдет на полноесамообеспечение по этой части.

Габриэла улыбнулась.

— Должно быть, за это меня и терпят в монастыре, —пошутила она, все еще испытывая некоторую неловкость.

— Я уверен, что тому есть и множество другихпричин, — мягко сказал отец Коннорс. Он приезжал в этот монастырь всего вчетвертый или в пятый раз, однако — никого особенно не расспрашивая — он почтисразу понял, как сильно любят Габриэлу — или сестру Бернадетту — все монахини ипослушницы. Ему было известно и то, что с того самого дня, как Габриэла попалав монастырь, настоятельница взяла ее под свое крыло, фактически заменив девочкеродную мать. Габриэлу просто нельзя было не любить, и дело было не только в еевнешности. Эта девочка (а отец Коннорс легко различал в нынешнем обликеГабриэлы ту маленькую и хрупкую девочку, какой она была десять или двенадцатьлет назад) излучала какую-то особую благодать, и воздействие ее незримой аурыбыло неодолимо сильным. То, как она двигалась, как держалась, как говорила —негромко, опустив долу свои большие голубые глаза, — скорее пристало бынебесному ангелу, а не земному существу. Врожденное изящество Габриэлы, еемягкость и душевная чуткость не могли не тронуть и самое черствое сердце.

И, кроме всего прочего, Габриэла была очень красивойдевушкой. Сама она, впрочем, вряд ли отдавала себе в этом отчет, посколькусобственная внешность никогда ее не заботила, однако даже в простом платьепослушницы она выглядела так, как большинство женщин могли только мечтать. Дажебудучи священником, отец Коннорс не мог не оценить этого. Смотреть на Габриэлубыло все равно что любоваться прекрасной картиной, статуей или любым другимвеликим произведением искусства, от которого невозможно отвести глаз. Еевнутренний свет невольно притягивал к себе взгляд, да так, что любому, кто одинраз увидел ее, хотелось смотреть на нее без конца. Отец Коннорс тоже не былисключением. Он смотрел и смотрел на нее, и сила, которая наполняла Габриэлуизнутри и освещала ее лицо, казалась ему поистине божественной.

Между тем Габриэла провела его от помидорных грядок в тучасть сада, где росли посаженные ею же кусты клубники, смородины и даже двадеревца карликовой вишни, которые только-только начинали цвести.

— Я могла бы посадить еще немного клубники специальнодля школы Святого Стефана, — смущаясь, сказала она. — Думаю, это ещене поздно сделать. Но даже если она не успеет созреть, мы все равно сможемподелиться с вами. В прошлом году у нас выросло столько ягод, что мы все простообъелись и еще несколько ящиков отправили в детскую больницу. В июле поспеетсмородина.

Вот только малину я не успела пересадить к западной стене. Втени она плохо плодоносит.

Габриэла смущенно потупилась, почувствовав, что сноваувлеклась. Этак отец Коннорс может подумать, будто она считает, что здесь всетолько на ней держится…

Отец Коннорс действительно улыбнулся. Но он просто вспомнилсвое детство, прошедшее в Огайо.

— Когда я был мальчиком, я очень любил ежевику — онапохожа на малину, только цвет у ягод черный и гораздо больше колючек. В приют явозвращался исцарапанный с ног до головы, как будто меня кошки драли, и всещеки у меня были в соке. — Он покачал головой. — Однажды я съелстолько ежевики, что потом у меня целую неделю болел живот. Воспитателиговорили, это бог наказал меня за мою жадность. Впрочем, как только меня выпустилииз лазарета, я снова начал совершать свои экспедиции в ежевичные дебри… Тогдамне казалось, что эта черная ягода стоит всех страданий.

— Вы воспитывались в приюте, святой отец? —переспросила Габриэла. Ей так редко удавалось поговорить с новым человеком, чтоона не сумела сдержать любопытства. Биографии всех сестер она знала почтинаизусть.

Кроме того, с отцом Коннорсом она чувствовала себя просто наудивление легко и свободно, хотя обычно, сталкиваясь с кем-то, кто непринадлежал к ее миру, она от застенчивости не могла связать и двух слов.

— Да, в приюте Святого Марка, — ответил отецКоннорс. — Мои родители умерли, когда мне было четырнадцать. Другихродственников у меня не было, поэтому меня сразу направили в городскойсиротский приют, который опекал Орден францисканцев. Все приютские воспитателии учителя были монахами, но если бы вы знали, сестра, какими они быливнимательными и заботливыми!..

И, вспомнив об этом, он снова улыбнулся — тепло и чуточкупечально.

— Моя мать бросила меня, когда мне было десять, —негромко сказала Габриэла и, отвернувшись, стала глядеть в сад. Но отец Коннорсуже знал ее историю.

— Неисповедимы пути господни, — промолвил он. Изее исповеди он уже понял, что Элоиза Харрисон была во всех отношениях необычнойженщиной. «Редкостный экземпляр», — как сказал бы про нее его любимыйучитель отец Пол. В устах старого монаха это было самое страшное ругательство.Как и те немногие, кто знал или догадывался о том, какова была прежняя жизньГабриэлы, молодой священник считал, что монастырь стал для нее избавлением.

— Почему она бросила тебя? — поинтересовался онсейчас.

— Как раз в это время она развелась с отцом и вышлазамуж во второй раз, — тихо ответила Габриэла. — Я думаю, что в ееновой жизни для меня просто не нашлось места. Мой отец оставил нас за год дотого — он тоже женился на другой женщине. Мама считала, что я в этом виновата…Как, впрочем, и во всем остальном.

Отец Коннорс с сочувствием посмотрел на Габриэлу.

— И ты… действительно чувствовала себявиноватой? — спросил он, и Габриэла только сейчас заметила, что он перешелна «ты». Правда, он говорил ей «ты» во время исповеди, но тогда она была длянего просто «сестрой Берни». Сейчас же они разговаривали как два обычныхчеловека, чьи жизни сложились трагично и у которых было много общего.

Что касалось отца Коннррса, то он совершенно не думал о том,на «ты» или на «вы» он обращается к Габриэле. Ему нравилось разговаривать сней, и он хотел получше разобраться в том, почему она решила стать монахиней.

— Я всегда верила матери… что бы она обо мне ниговорила. Тогда я думала, что, если бы мама была не права, отец заступился быза меня, помог мне. Но поскольку он никогда этого не делал, я считала, что онасердится и… и наказывает меня не зря. В конце концов, они же были моимиродителями.