Предместья мысли. Философическая прогулка - Алексей Макушинский

Но и в христианстве, конечно, не только видим мы эту нивелировку личности, о которой пишет Лидия Юдифовна (убежденная католичка), но личность, но человеческое (мое, твое…) «я» в христианстве оказывается все той же помехой, тем же препятствием на пути к искомому, желанному, единственно нужному (самому ли богу, его ли, божьему, царству). Оно с этого, собственно, и начинается, христианство. «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником», – говорит Иисус. Очень правильно говорит, со своей точки зрения. Так говорят все вожаки всех тоталитарных сект. Все оставь, все брось, от имущества откажись («легче верблюду пройти сквозь игольное ушко… и так далее»), забудь всех, кого любишь, разлюби их, возненавидь их, с отцом и матерью даже попрощаться не смей («никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия»), а ежели они умерли, то не думай и хоронить их («предоставь мертвым погребать своих мертвецов»), главное – откажись от себя, «отвергнись себя» и следуй за мною, главное, еще раз, – возненавидь, потому что «любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную», а не пойдешь за мной, не возненавидишь себя, не возненавидишь жизнь, не возненавидишь все, что тебя связывает с ней, всех, кто тебя связывает с ней, будешь ввергнут в геенну огненную, будешь гореть вечным пламенем, ведь «кто не со мной, тот против меня», а кто против меня, тому уж адские муки гарантированы до скончания времен и даже, судя по всему, после оного. И вот это все считается «проповедью любви»? Какое страшное недоразумение… Скорее уж это проповедь ненависти – ненависти к инакомыслящим, инакочувствующим, инаковерующим, не попавшимся в сети, не пошедшим на поводу, сохранившим свое особое мнение, отдельное мнение, – ненависти к этой особости, отдельности, самости, личности. Она ужасно мешает, в сущности, эта самость и личность. Ей надо пожертвовать, ее нужно уничтожить, умереть для жизни, сораспяться Христу, чтобы уже не ты – сам – жил, чтобы ты – сам – не жил, а чтобы жил в тебе Христос, как оно и получалось у апостола Павла (истинного, я слышал, основателя христианства). Религия, еще раз, это не о человеке, это о власти. О власти религиозного лидера, предводителя секты, апостола и пророка, затем о власти императора, короля, князя, папы, батюшки, царя-батюшки, опять императора. Кондорсе (тот самый Кондорсе; наш Кондорсе; Николя де; схваченный в 1794 году в Кламаре) – Кондорсе, следовательно (прежде чем его схватили в Кламаре) говорил, что власть и Просвещение – естественные враги. Власть и личность – тоже естественные враги. Любой бог и все боги (Зевс, Яхве, Разум), боги и богини (Афина, Церковь, Нация, История, Электростанция и Судьба) – все это величайшие враги личности, следовательно, мои личные. Власть по своему замыслу, своему неизбывному стремлению есть власть над всем – над всей землей, рудой, углем, нефтью, дорогами, мостами, лугами, полями, над зверьми, лошадьми, в конечном счете и над людьми. Но в людях есть что-то, сопротивляющееся власти, неподвластное власти, оскорбительное для власти в своей неизбывной независимости – неразложимое зерно, неразгрызаемое тайное зернышко. Можно отсечь голову очередному кавалеру де ла Барру, несчастному мальчишке, повинному в неснятии шляпы перед процессией капуцинов, но с зернышком личности поделать ничего невозможно.

Не стоит думать, что это «душа». «Душа» в христианстве есть понятие прежде всего юридическое, загробно-юридическое, потусторонне-юридическое. «Душа» нужна, чтобы на Страшном суде было кого судить. Чтобы было кого запугивать, кого терроризировать, кого соблазнять посулами райского блаженства. Для этого нужна и свобода воли. Нужна отдельная, индивидуальная, более или менее самостоятельная, свободная «душа», способная выбирать между «добром» и «злом», значит и способная нести ответственность за свой выбор. Иначе судить будет некого. (Бердяев, кстати говоря, это очень хорошо понимал: «Теологическое учение о свободе воли носит педагогический, морально-юридический характер и в первозданную тайну свободы не проникает. Оно нужно лишь для того, чтобы было кого наказывать». Понимать-то он понимал, но упорно держался за «идею Бога» и потому был вынужден как-то выкручиваться, говорить о «несотворенной свободе», о «внутренней вечной жизни Бога» как о «динамическом процессе», «трагедии в вечности», о «борьбе с тьмой небытия» и так далее, и так далее). В буддизме никакой отдельной личности нет, есть лишь иллюзия личности (от которой надо избавиться), но и Страшного суда нет, кнута адских мук, пряника райских радостей, ничего нет. В христианстве все это есть, и непонятно, что с этим делать. Отказаться от этого невозможно, но и примириться с этим нельзя. Это первобытное представление о «бессмертной», единичной, отдельной, особой, ни с какими другими душами не сливающейся душе невольно работает на особость, отдельность земного, здешнего, уже данного, уже живущего человека, невольно и беззаконно идет на пользу личности, способствует ее усилению, ее укреплению. Рано или поздно личность должна была себя сознать, заявить о своих правах, что и случилось – сперва в Ренессансе, потом в Реформации, потом в Просвещении. И ничего поделать с личностью, с неразгрызаемым зернышком самости все равно нельзя, как бы ни призывали ее моралисты и мистики всех времен себя возненавидеть, от себя отказаться. Прямо начинаешь жалеть их. Так стараются бедняги, а личность все тут как тут. Побороть ее не получается даже у буддистов, со всем их отрицанием субстанции, прочности, твердости, всем их стремлением раздробить человеческое «я» на отдельные, преходящие, иллюзорные, почти не связанные друг с другом впечатления, ощущения. Есть чудесный дзен-буддистский коан про хвост быка (или буйвола). Бык (или буйвол) пролезает в окно (или, в другом варианте, проходит сквозь решетку окна). Вот он весь проходит, рога проходят, башка проходит, ноги проходят, туловище проходит, а хвост, нет, не проходит. Спрашивается, почему? Потому (таков традиционный ответ), что так же трудно (невозможно) человеку пережить просветление, испытать сатори, как быку (или буйволу) пролезть в окно (пройти сквозь решетку); но даже если это невозможное, невероятное, немыслимое случилось, все равно сохраняется, никуда не девается, никуда никогда и не денется, последний, пусть крошечный, тоненький, хлипенький, остаток «эго», самости, личности.

О том же говорит мейстер, между прочим, Экхарт, сходства которого с дзеном так охотно ищут (и конечно, находят) современные (или уже не совсем современные) сочинители соответствующих трактатов (от Рудольфа Отто до Д. Т. Судзуки). Мейстер Экхарт все время призывает (читателя, слушателя, ученика, адепта, неофита) «себя оставить» (sich selbst lassen); себя, значит, «отвергнуться»; следует только помнить, предупреждает он, что еще не было в этой жизни человека, который бы до такой степени оставил себя (sich so weitgehend gelassen hat), что ему не нужно было бы еще больше себя оставлять (sich noch mehr lassen). Потому что надо быть совершенно пустым, окончательно пустым, бесповоротно пустым; только в пустое помещение, пустой храм, может войти Господь. Я не о том молю Бога, чтобы Он мне себя даровал (dass er sich mir hingeben soll), но о том, чтобы Он меня сделал пустым и чистым (leer und rein). Если я буду пустым и чистым, тогда Бог по самой природе своей не может мне себя не даровать и не остаться заключенным во мне (in mir beschlossen sein). До такой степени надо отказаться от своей собственной воли, чтобы даже не было во мне воли исполнить волю Господа, ведь это все еще моя воля, пусть даже она совпадает с божественной; человек же должен быть так беден волею (so arm sein an Willen), так мало хотеть и желать (wollen und begehren), как он хотел и желал до того, как он вообще начал быть. Ну, до того, как он вообще начал быть, человек, по-видимому, ровным счетом ничего не желал, ничего не хотел и ни к чему не стремился. До того, как он начал быть, он находился в блаженном состоянии небытия. Вот и надо в него вернуться. То есть надо, в сущности, умереть. Никто не полн Богом, не исполнен Бога (уж не знаю, как и перевести), как только тот, кто, в сущности, уже умер (es ist niemand Gottes voll als wer im Grunde tot ist). А дзен-буддисты тоже любят поговорить о Великой Смерти. Умри при жизни, умри прямо сейчас – и ничего тебе не будет страшно, все будет у тебя хорошо…