Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

– Ты не мой сын. А где же мой Леонардо?

Они оба – и он, и Катерина – знали правду, но Леонардо не мог произнести её вслух. Сердце его разрывалось от боли за старую крестьянку. Кроме заурядных слов утешения, вряд ли способных ободрить несчастную, сказать ему было нечего. Он распорядился приготовить Катерине постель и дать воды – умыться с дороги.

Утром Матурина известила его, что Катерину всю ночь била лихорадка, а сейчас она в бреду. Леонардо подошёл к постели бедной женщины, глаза её были широко открыты, но она никого не узнавала и продолжала в беспамятстве повторять имя сына, тяжело и прерывисто выдыхая синюшными губами жаркий воздух. На высоком, всё ещё гладком лбу выступили крупные бисерины пота. Леонардо сам отвёз несчастную в больницу при монастыре, где Катерина, не приходя в сознание, отошла в мир иной через две недели. Леонардо навещал её ежедневно и подолгу сидел у постели с опущенной головой, размышляя, что привело её к столь скорой смерти. Утомительная дорога в летний зной или болезнь, коя пристала в пути, истощив жизненные силы? Но понимал: не то и не иное сломило её – умерла Катерина от горя, потеряв сына во второй раз. Её навсегда покинула вера. А когда исчезает вера, на её место приходит пустота. Вот тогда умирает душа, хотя тело продолжает дышать.

Хоронили Катерину после захода солнца, когда багряный огненный диск наполовину опустился за горизонт. За повозкой, на которой в открытом гробу везли тело усопшей, шли четыре священника, четыре служки, могильщики, плакальщицы, верный Томма-зо Мазини, ученики Антонио Больтраффио и Марко Даджонио, служанка Матурина и тринадцатилетний Джакомо Капротти.

«Расходы на погребение Катерины. Три фунта воска двадцать семь сольди. На гроб восемь сольди. Древко с чёрным флагом двенадцать сольди. Несение и установка креста четыре сольди. Несение тела усопшей восемь сольди. Четырём священникам и четырём служкам двадцать сольди. Окропление, отпевание, колокольный звон два сольди. Могильщикам – шестнадцать сольди. Старику восемь сольди. Чиновникам за разрешение один сольдо. Всего: сто шесть сольди. Врачу пять сольди. На сахар и свечи двенадцать сольди. Итого: сто двадцать три сольди»1.

В блокноте он записал расходы на погребение Катерины, как делал сие обычно, поскольку пятьсот дукатов – годового денежного содержания при дворе Лодовико Моро – едва хватало на жизнь, а Леонардо почитал унизительным ограничивать себя в самом насущном: будь то выбор одежды или вина, приобретение книг или лошадей. Расходы требовали учёта, особливо после того, как в доме поселился воришка Джакомо.

Внезапное появление Катерины и скорая смерть её обострили память Леонардо, всколыхнув со дна души смутную догадку, не раз приходившую на ум, но мысль сия была столь странной и чудной, что он всякий раз гнал её прочь, с головой уходя в работу.

Леонардо совсем не помнил Катерины. В его памяти жил иной, размытый временем образ женщины, наклонившейся над ним поправить сползшее во сне одеяло, и губы её с любовью касались его лба. В другой мягкой и нежной руке надёжно покоилась его детская ладонь. Образ матери – после появления Катерины он уже был уверен в этом – проступал в видениях всё чаще и яснее. Пропустив через своё сердце безысходность материнского горя Катерины, Леонардо теперь не переставал думать о той, что дала ему жизнь.

Память его начиналась с горного селения Винчи: с улыбки старой Лючии; с лесистых склонов и крутых горных уступов с холодными, мокрыми камнями; со вкуса крови и перьев на губах; незнакомой речи людей, давших ему кров и еду. Потом были узкие, дурно пахнущие улочки Флоренции, боттега Вероккьо и праздничные карнавалы. Люди звали его Леонардо.

Женщина из прошлого ласково улыбалась и называла сыном. Если бы она произнесла имя, он бы всё вспомнил.

Иногда являлся Другой. Кем он был? Быть может, самим Леонардо? В том и пытался убедить его Томмазо, но рассуждения друга о переселении душ не объясняли всего, что мучило ум. «Прошлое есть наша память, а будущее – надежды», – писал святой Августин. «Помоги мне!» – взывала к Богу душа Леонардо, не находя ответа в книгах Платона и Августина. У кого Бог отобрал память, у того Он отнял и прошлое, и нет на свете двух людей с одинаковым прошлым, потому как оно всего лишь события, кои сохранила память. Нет событий – и время спит, а коли ничего не происходит, то нет и времени. Прошлое исчезло вместе с памятью, но машины в его снах летали по-прежнему. Откуда же приходили видения о механизмах, неведомых прежде? Запутавшись в размышлениях, Леонардо углублялся в какое-либо из занятий, коих у придворного инженера и архитектора всегда в избытке, дабы не одолела скука и тоска.

Да и требовательная государыня Милана скучать не позволяла. Изгнав из Кастелло Чечилию Галлерани, обнаружила она вскоре в одном из залов дворца портрет соперницы, написанный Леонардо шесть лет назад, и он тотчас получил указание герцога написать портрет новой хозяйки Кастелло. «Но не хуже предыдущего, того, что с Чечилией», – предупредил Моро.

Карлики мешали работать. Они бегали по зале, хватали с мольберта кисти и строили рожи за спиной. Один – в колпаке с ослиными ушами, самый глупый или самый усердный – в своём стремлении рассмешить хозяйку обмакнул ладони в палитру и, высунув язык, прыгал на полусогнутых ногах – ну чисто обезьяна. Два других, посинев от натуги, состязались в умении кричать по-петушиному; ибо победителю в награду обещана должность главного дворцового каплуна с ежемесячным жалованьем. Кто-то рассказал Беатриче, что во дворце английского короля держат карлика, кричавшего по ночам петушиным голосом столько раз, сколько должен был бить колокол в оное время суток. А чем она хуже английской королевы?

Среди невыносимого гвалта раздался безумный вопль Бернардо Беллинчони. Леонардо поднял глаза: на голове придворного поэта сидела любимица Беатриче – Чичоллино и со всей злостью обиженной обезьяны выдирала тонкими мохнатыми ручонками клочья волос из его растрёпанной шевелюры. Обычно Чичоллино восседала на высоком стуле, изукрашенном резьбой и бархатом, плюя шелухой от лесных орехов. Две карлицы-фрейлины кормили, обшивали, наряжали её каждое утро в платье, непременно такое же, что и у хозяйки. Бедный Беллинчони, увлёкшийся подбором рифмы для очередного слащавого вирша, не заметил, как запустил руку в корзину с орехами Чичоллино, за что немедленно поплатился. Вдоволь насмеявшись, Беатриче, облобызав обезьянку, взяла её на руки, дабы успокоить. Впрочем, уподоблялась оная хозяйке не только нарядами. Неделю назад весь двор покатывался со смеху от очередной выдумки герцогини. Приказав крестьянам наловить в лесу зверья разного – ежей, волков, куниц, белок, лис, запустили сих тварей в дом Тротти – тучного феррарского посла, скупого на комплименты дамам. Поэт Беллинчони несколько дней подряд тонко повизгивал от удовольствия, пересказывая забавную историю.

– Открывает толстый Тротти шкаф для одежды, а оттуда волк зубы скалит. Тротти от испуга – навзничь на кровать, а на ней семейство ежей пригрелось, и так его от страха скрутило, что он к ночному горшку кинулся, а в нём водяная крыса зубками за это самое хвать… Ха-ха-ха… Вот смеху-то было!

Леонардо невозмутимо накладывал мазок за мазком. Он торопился закончить в срок портрет Беатриче, дабы приступить к фреске, заказанной братьями доминиканцами для трапезной церкви Санта-Мария делле Грацие. Одного он опасался – удастся ли изобразить девчонку достаточно красивой, чтобы обезопасить себя от последствий её мстительных выходок. Это было трудно.