Моисей. Записки Финееса - Александр Альвих

От каждого колена было отобрано по тысяче лучших воинов, и мы обрушилось на Моав. Тогда мне впервые было доверено начальствовать над войском. Я вдохновлял бойцов накануне сражений, призывал на них благословление Господне и молился Ему, дабы Он поселил страх и уныние в сердцах наших врагов.

Достойно быть отмеченным, что из наших парней в той войне никто не погиб.

Огнем и мечом наше войско прошло по селениям Моава и опустошило эту погрязшую в грехе страну. Мы убивали без пощады и простых моавитян, и их царей и князей.

Смерть настигла и кудесника Валаама — так поплатился он за коварный совет, данный царю Валаку. Не спасло чародея все его искусство! Не могу не сказать о том, что Моисей распорядился похоронить Валаама хоть и без особых почестей, но достойным образом.

Наш вождь, пророк и учитель был человеком в высшей степени беспристрастным и не умолчал в своей книге «Бемидбар» о заслугах Валаама, благословившего, хотя и против воли, Израиль и сделавшего относительно его вдохновенные свыше пророчества, которые ныне сбываются.

Кстати, многие считают, что страшная смерть Валаама — наказание не только за совращение Израиля, ко и за сожительство со своей ослицей[36]. Добыча, взятая нами в Моаве, была огромна: семьдесят две тысячи коров и быков, шестьсот семьдесят пять тысяч овец и коз, шестьдесят одна тысяча вьючных ослов, неисчислимое количество оружия, драгоценных украшений. Невольниц было тридцать две тысячи (только отроковицы, ибо все замужние женщины и дети мужского пола были перебиты).

По распоряжению Моисея половина добычи была разделена между воинами, участвовавшими в походе, другая половина — между всеми израильтянами. Из своих долей и воины, и общество должны были отдать часть рабынь и скота левитам.

Итак, левый берег Иордана перешел под руку Израиля. Колена Рувимово, Гадово и половина Манассиина, имевшие огромные стада, просили Моисея разрешить им остаться на привольных и богатых пастбищах равнины Моавитской. Вождь дал им такое разрешение с условием помогать остальным коленам бороться с общим врагом.

Нам предстояло перейти Иордан, вступить в Землю обетованную, очистить ее от идолопоклонников-хананеян и разрушить их кумиры.

Все это пришлось делать уже без Моисея. Хотя его зрение не притупилось и крепость в нем не истощилась, пророк уже почувствовал дыхание смерти.

Моисей давно знал, что не будет удостоен счастья перейти границы Ханаана и не достигнет главной цели своей жизни[37]. Он понимал также, что продолжение его существования становится как бы препятствием для действий Иисуса Навина, который, с одной стороны, должен был поскорее, пока не остыл наступательный порыв, повести войско в поход, но, с другой стороны, не осмеливался взять на себя всю власть, пока был жив вождь, и не мог двинуться через Иордан, поскольку Моисею это было запрещено.

Итак, почему умер пророк, еще вполне бодрый и крепкий в свои сто двадцать лет? Потому, что хотел умереть. Я думаю, это единственно возможный ответ. А хотел Моисей умереть потому, что почувствовал: ничто больше его не удерживает на земле; долг, порученный Господом, исполнен, пророческая миссия исчерпана. Отныне народ не нуждался в Моисее.

Полагаю, и Моисей устал от своего народа, этого непокорного, капризного, вздорного и неблагодарного народа, так часто подводившего своего вождя, так часто кричавшего ему: «Кто ты такой? Кто поставил тебя начальником и судией над нами?»

Был ли Моисей счастлив в эти последние свои минуты? Господь дал ему столько, что хватило бы на десять обыкновенных человеческих жизней. Он видел роскошь царского двора и скромную обстановку пастушеской палатки, он испытал и славу полководца, и изгнание ради спасения жизни, он испил сладость побед и горечь поражений, ему поклонялись как посланцу Бога, и его ненавидели как самозванца…

Рискну предположить, что пророк не был вполне счастлив, было нечто, омрачавшее его мысли. Я могу только догадываться, чего не хватало Моисею и о чем в глубине души он мечтал — о любви народной. А народ его боготворил, почитал, слепо ему верил, но, увы, не Любил так, как любил, например, моего деда Аарона или, в более поздние времена, Иисуса Навина. Помню, едва завидев Аарона, люди расплывались в улыбке, и каждый норовил сказать приятное слово и в ответ услышать что-нибудь приветливое, участливое…

Сверхчеловеческая мудрость, безупречная справедливость, необычайная сила духа, мужество, не оставлявшее в самые страшные мгновения, самоотверженность, несгибаемая воля, умение вдохновить и повести за собой — все, что необходимо пророку и вождю, было у Моисея. Была и доброта, готовность снизойти со своей высоты, чтобы пожалеть какого-нибудь голодного мальчишку-сироту, утешить вдову, только что потерявшую в битве мужа. А вот чего не было, так это сердечной теплоты, искреннего любопытства к делам и заботам самого обычного израильтянина, пастуха Иуды или кожевника Эзры. Моисей всегда был превыше людей и по-настоящему думал только о судьбах в целом народа, но не об отдельных его представителях.

Любил ли Моисей народ? Конечно, любил горячо и искренне, готов был тысячу раз отдать за него жизнь. Но любил не так, как мать любит сына или старший брат младшего, со всеми его добродетелями и пороками, а скорее так, как воспитатель любит вверенное его попечению дитя. Он лучше, нежели кто-либо другой, видит, как испорчен и гадок этот ребенок, но любит в нем свои воспитательные труды, свои надежды, даже разочарования, любит то, чем сей отрок может когда-нибудь стать.

Да и то сказать, заслуживал наш народ другой любви, другого отношения? Вспомним, что Моисей был вынужден бежать из Египта в Мадиам после убийства египтянина прежде всего из-за предательства, в лучшем случае болтливости своих соплеменников. А история исхода и сорокалетних странствий — разве вся она не состоит из сплошной цепи больших и малых обманов израильтянами Моисея, нарушений клятвенных обещаний, недоверия, нескончаемого ропота, постоянных мелочных упреков народа своему вождю и нелепых обвинений?

Не успели выйти из Египта к Чермному морю, при первых же трудностях и опасностях стали жаловаться и вопить: «Моисей привел нас умирать в пустыне!» И так все время, все сорок лет… Чего только не наслушался Моисей: он-де во всем виноват, мы страдаем по его милости, и зачем мы только за ним пошли, как хорошо нам жилось в Египте, не нужна нам свобода, если за нее приходится платить такую цену, раньше было гораздо лучше…

А чего стоят пляски вокруг золотого тельца — сразу вслед за клятвой не допускать ничего подобного! А блудодейство с дочерьми моавитян! Вспоминать не хочется…

Поистине, Моисей должен был быть кротчайшим из людей, чтобы терпеливо вынести все огорчения и тяжкие оскорбления, не пытаясь снять с себя бремя пророческого долга и лишь изредка, в самых крайних случаях, обращаясь с Господу с жалобами. Какое великодушие требовалось, чтобы предать забвению строптивость и неблагодарность!