В министерстве двора. Воспоминания - Василий Кривенко

За неимением прямого начальства и Багговут, и Антонов, и Ширинкин атаковали гр. Воронцова. Он обладал редкой уравновешенностью, спокойствием духа. Горячиться, спешить, комкать дело он просто не мог по своему существу. Спокойно выслушивал граф опасения трех лиц, охранявших спокойствие Гатчины, не придавал значения слухам, давал понять, что они перестарались.

Полковник Антонов, хитрый, но бестактный и грубый полицейский, быстро стал невыносим Воронцову, на его место прислали из Петербурга очень мягкого, даже слащавого подполковника Зиновьева, грудь которого была украшена золотою медалью за спасение погибавших. Получил эту награду он за участие в задержании Соловьева, покушавшегося на жизнь Александра П. По уверению Ширинкина, в формуляре Зиновьева значилось: «пожалован золотой медалью на владимирской ленте за деятельное участие при покушении на жизнь Государя Императора».

Петербургский градоначальник Николай Михайлович Баранов стремился распространить свою компетенцию и на загородную царскую резиденцию. Пользуясь тем, что в Гатчину командирован был, как я уже упомянул, значительный отряд столичной полиции, он стал лично наезжать сюда и давать указания.

Способный, энергичный человек был Баранов, с ним мне приходилось еще раньше встречаться, когда он заведовал Морским музеем. Воронцов тогда относился к нему очень дружелюбно, поддерживал его как изобретателя в области улучшения огнестрельного оружия; поддерживал и после, в тяжкое время подсудности Баранова за антидисциплинарные выступления по делу «Весты». После опалы Николай Михайлович воспрянул благодаря гр. Лорис-Меликову, пригласившему его в состав своей «Чрезвычайной комиссии»[130]. По своим способностям, по присущей ему восточной властности, по смелости и богатству инициативы из Баранова мог выработаться выдающийся генерал-губернатор на одной из наших окраин; но в Петербурге, среди служебно-гостинных интриг и делишек, он разменивался на мелочи, причем выходило это у него как-то аляповато, не по рецептам столичной департаментской дипломатии. «Эх! — думалось мне, глядя в его красивые, не то лукавые, не то грустно-грустные черные глаза, — не за свое ты дело взялся; брось Петербург, просись на Кавказ или в Туркестан, да хотя бы и на Дальний Восток».

Он предпочитал греться подле солнца, вероятно, рассчитывал на крупный политический пост, на министерский портфель; в ожидании же широкого простора для своей деятельности он занялся придумыванием разных штучек вроде «комитета двадцати пяти баранов»[131], как назвали избранных им петербургских нотаблей, призванных спасать отечество[132].

В числе фигур, выкинутых Барановым в короткий срок управления градоначальством, нельзя не отметить и установление новой формы обмундирования петербургской полиции. Он знал склонность Александра III к русскому прокрою, быстро переодел полицию и сам вырядился в казакин, обшитый широким галуном. С победным видом налетал он в Гатчину, но здесь встречал невозмутимого, авторитетного гр. Воронцова, перед которым пасовал, весь пыл испарялся. Он дождался того, что его сбросили с места, послали действительно на окраину, но не на юг, а на север, на скромную должность захолустного архангельского губернатора, что являлось понижением по сравнению со званием столичного градоначальника. Впоследствии его переместили в Нижний Новгород, где во время ярмарки и особенно в холерный год он стяжал себе большую популярность.

На особо автономных, не выясненных, однако, точно условиях в Гатчину прибыли: 1-й железнодорожный баталион под командою предприимчивого полковника Албертова; сводно-гвардейская рота из выборных офицеров и солдат гвардейского корпуса и шефских армейских полков под командой флигель-адъютанта, капитана л. — гв. егерского полка Богаевского; конвой его величества под командой флигель-адъютанта Ивашкина-Потапова и, наконец, выписанный экстренно из Варшавы дивизион кубанских казаков под командой полковника Есаулова. Железнодорожный баталион и сводная рота впоследствии развернулись в гвардейские полки и до революции 1917 года обслуживали царскую резиденцию.

В сводно-гвардейскую роту, скоро переименованную в баталион, а также в конвой устремилось много желающих туда попасть офицеров. Притягивало добавочное содержание от двора. Так как по искони установленной традиции всем лицам, находившимся при исполнении служебных обязанностей дворцового характера в резиденции государя вне Петербурга, полагался стол от двора, то возник вопрос, как быть с довольно многочисленным составом воинских частей, присланных для специально дворцовой охраны. Получено было распоряжение выдавать суточные штаб-офицерам по пяти рублей, обер-офицерам по четыре рубля, а нижним чинам по тридцати копеек. Железнодорожный баталион, расквартированный по линии железной дороги, оплачивался по особой, уменьшенной норме. Кроме суточных, все офицеры, находившиеся в карауле или на дежурстве, получали стол натурой. Комнаты в дворцовых домах всем были обеспечены. В начале 80-х годов подобное дополнительное содержание к обыкновенному офицерскому жалованию представлялось весьма заманчивым.