Сказки - Александр Дюма

На следующий день Золотое Сердце обвенчался с Цветком Миндаля и получил во владение земли принца Азора. Свадьба была сыграна с той пышностью, которая принята в сказках, когда король женится на пастушке или принцесса выходит замуж за пастуха. Фея из озера явилась во дворец с первыми лучами солнца на колеснице, в которую были впряжены два белых, как снег, лебедя. Своим волшебным посохом она благословила влюбленных и обещала быть крестной матерью их первенца.

Сеньор Лисицино был сурово наказан за предательство и злобность характера: его имущество конфисковали и раздали тем, кого он в свое время обобрал; сам же сеньор Альберти был лишен всех титулов, облачен в грубые одежды и поставлен на самые грязные работы.

В знак признательности за благодеяния феи король Богемии приказал казначею богато одарить всех нищих, а также построить в дворцовом саду бассейн из порфира, пустить туда красных рыбок и содержать их на казенный счет.

Что касается Пьеро, дорогие дети, то он воздержался от участия в свадебной церемонии, опасаясь, как бы не появилось желание отказаться от принятого накануне решения. Но на торжественном обеде он появился. Его бледное лицо, покрытое до того легким облаком печали, сияло, как в былые времена. По окончании банкета наш герой вышел из-за стола, отправился в домик дровосека и попросил дать перо, чтобы написать пару слов.

Этими, как он выразился, «двумя словами» Пьеро дарил своим родителям, то есть дровосеку и его жене триста тысяч золотых цехинов, тех самых, что он так ловко перехватил у принца Азора и которые король попросил его оставить себе в качестве награды за верную службу.

Составив дарственную, Пьеро нежно обнял дровосека и старую Маргариту. Утерев слезы рукавом и взяв в руки дорожную сумку, он вышел из дома. И в аллее дворцового сада послышалась песня, о которой я вам, дорогие дети, уже рассказывал.

Король, королева и придворные с замиранием сердца слушали мелодию знаменитого ноктюрна. Но звук делался все тише и тише, пока наконец не стих вовсе.

Ноктюрн этот пел Пьеро, отправившийся на поиски другой родины и новых приключений, о которых я вам расскажу в следующий раз.

Уважаемые читатели, если вы следили за моей литературной и частной жизнью хотя бы самую малость, то это освободило бы меня от необходимости сообщать, что с 11 декабря 1851 года по январь 1854 года я жил в Брабанте, а точнее, в Брюсселе.

Четыре тома «Консьянса Невинного», шесть томов «Пастора из Ашберна», пять томов «Исаака Лакедема», восемнадцать томов «Графини де Шарни», два тома «Екатерины Блюм» и двенадцать-четырнадцать томов «Воспоминаний» относятся именно к этому периоду.

Моим биографам придется немало потрудиться, чтобы выяснить имена моих соавторов, написавших все эти пятьдесят томов.

Ибо, как вы прекрасно знаете, уважаемые читатели, — а моим биографам это известно лучше, чем кому бы то ни было! — я не написал ни одной из двенадцати сотен своих книг.

Да явит Господь свою безграничную милость и смилуется над описателями моей жизни, как и надо мной самим!..

Сегодня, дорогие читатели, я предлагаю вашему вниманию еще одну повесть.

Но поскольку я не хочу, чтобы имя ее автора осталось неизвестным — как это произошло с другими — в этой вступительной беседе я расскажу, как она появилась на свет. Оставляя за собой право на звание крестного отца, державшего ее над издательской купелью, я сообщу имя ее истинного родителя.

Итак, ее настоящий отец — господин Де Шервиль.

Господин Де Шервиль для вас, дорогие читатели. Для меня же он просто Шервиль.

В добровольном изгнании, на которое я себя обрек, поселившись в этом славном городе, время текло быстро и приятно.

В большом салоне на улице Ватерлоо, в доме № 73, почти каждый день собиралось несколько близких мне людей: Виктор Гюго, Шарра, Эскирос, Ноель Парфе, Этцель, Пеан, Шервиль и другие.

За чаем, с веселой болтовней, смехом, а иногда и со слезами, время пролетало быстро, и потому нередко мы засиживались за полночь.

Лично я работал, покидая находившийся этажом выше рабочий кабинет два или три раза за вечер, чтобы бросить в общую беседу слово, как путник, оказавшийся на берегу реки, кидает в воду ветку.

И беседа уносила это слово, как речной поток уносит все, что в него попадает.

Затем я возвращался к себе на третий этаж.

И вот однажды друзья сговорились вытащить меня из рабочего кабинета дней на пяток, чтобы поохотиться и отвлечься от работы.

Наш друг Жуаньо сообщил из Сен-Юбер-ан-Люксембурга, что в арденских лесах появилась пропасть зайцев, косуль и кабанов.

Приглашение его было соблазнительным, во-первых, потому, что давало возможность встретиться со старым другом, а, во-вторых, тем, что было бы интересно пострелять зайцев, косуль и кабанов.

Организацией охоты занялись Шервиль, полковник К*** и Этцель.

Я обещал присоединиться к ним.

И вот однажды, при очередном появлении среди гостей, я увидел на столе свое ружье марки «Лефоше-Девиси», ягдташ, огромное количество гильз и кучу всевозможных зарядов.

— Что это за выставка? — поинтересовался я.

— Как видите, это ваше ружье, извлеченное из чехла; вот это ваш ягдташ, извлеченный из шкафа; а это ваши заряды, извлеченные из ягдташа.

— И зачем, разрешите узнать?

— Сегодня 1 ноября.

— Допускаю.

— Послезавтра будет 3 ноября.

— Скорее всего.

— 3 ноября — день святого Губерта!.. А это значит, что мы вас совращаем, увозим и — хотите вы этого или нет! — заставляем охотиться.

Когда мне говорят об охоте, в душе моей вдруг возникает некий огонек, словно таившийся под слоем золы.

Дело в том, что до того, как я приговорил себя к литературной каторге, охота была моим основным, я бы даже сказал, единственным развлечением.

О той жизни я сохранил лишь два воспоминания.

Одно из них связано с охотой.

— Черт побери! — воскликнул я. — Ваше предложение страшно соблазнительно!

— Жуаньо сообщает о начале охотничьего сезона. Точнее, он написал об этом Этцелю. Этцель же, естественно, не ответил, и теперь у нас есть шанс нагрянуть к нему, как снег на голову!

— К Жуаньо… пожалуй…

— Тогда в чем дело?

Я ушел и спустился с пером в руке.

— Увы! — это единственное оружие, каким я теперь пользуюсь. И охочусь лишь за мыслями. А этой дичи с каждым днем становится все меньше.