«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

Да нет, наверно, перед родами такие вещи не говорят. А если так, то как она истолкует мое отсутствие? Что подумает?

— Посмотрите, какая красавица! — акушерка меня, как котенка, подносит к роженице.

Да какая я к черту красавица? У меня черные усы, большая лысина и кривые волосатые ноги. Ах, да! Нет у меня ни усов, ни волосатых ног, ни… Словом, ничего.

И тут я увидел ее лицо. Уставшее, бледное, в крупных каплях пота, но все равно такое красивое и бесконечно родное лицо.

— Маша! — кричу я, но у меня получается лишь бессмысленное «ма».

Я пытаюсь ей все рассказать, объяснить, но изо рта вырываются одни бессвязные, нечленораздельные звуки. Да если бы я и мог говорить, то как бы объяснил, что моя мать — это моя же жена, а мой отец… Я сам.

— Ну все, вам надо отдохнуть, да и девочке тоже.

Акушерка берет меня на руки и собирается куда-то отнести.

Вдруг я чувствую, что мне необходимо в туалет, причем срочно. Я же взрослый человек, но как им об этом сказать?

— Ой, Наталья Михайловна! Вы слышали? Она говорит «ни-ни»!

— Да бросьте вы, девочки! Смешно даже! Ей же и часу от роду нет, что она может сказать? Глупенькая еще совсем.

Значит, глупенькая?! Так получай же, старая ведьма! Эх, жаль, ты в клеенчатом фартуке…

— Вот видите, видите, Наталья Михайловна! Мы же говорили! — захлопали в ладоши практикантки.

Акушерка внимательно посмотрела мне в глаза.

— Прямо вундеркинд. Далеко пойдешь, милая. Может, заранее автограф взять?

Девушки-практикантки дружно и неэстетично заржали, от чего я вконец расстроился. Неожиданно для самого себя я разревелся (лась), как это обычно делают грудные дети — горько и безутешно.

Да, нервы совсем стали ни к черту.

Маленькая кроватка. И самое страшное, что я в ней умещаюсь. Спать совсем не хочется. Вокруг ряды таких же кроваток, и в них, мирно посапывая, лежат новорожденные. Такие же, как и я. Говорят: захочет Бог наказать, так разум отнимает. А если тело? А вместе с ним — всю жизнь, все, к чему пришел, чего добился за тридцать пять с небольшим лет? Хотя не так уж многого я и добился. Смотря что брать за ориентир. Одно лишь материальное благополучие маяком быть не может. Это, скорее, как ветер: хорошо, если попутный, а если встречный — что ж, можно и против ветра ходить. А может, судьба выбрала меня — одного! — и дала второй шанс? Вторую попытку? Кто не мечтал прожить жизнь заново? Исправить ошибки, на всех развилках выбирать только верный путь. Кто не мечтал?

Так, выходит, я еще и радоваться должен. «Вторая попытка»… Философ! Скоро я научусь говорить. Не может быть, чтобы мой язык и меня же не слушался. И что же? Так Маше и сказать: «Мама, я твой муж»? Или делать вид, что не умею читать, не умею писать, водить машину. Всю жизнь прикидываться. Сначала — маленькой девочкой, потом — девушкой, потом… Меня даже пот прошиб при мысли о том, что мне придется быть женщиной.

Все начинать с нуля. С абсолютного нуля! Это что, и есть мой второй шанс? Или мне просто предоставлена возможность некоторое время — каких-то семьдесят лет! — побыть в шкуре женщины? Зачем? Вернее — за что?

А друзья? Мой характер, наконец, привычки, неприемлемые для женщины, — все прахом?

В палату вошли знакомые практикантки, видимо, полюбоваться на гениальную девочку (на меня). Забывшись, я машинально сказал:

— У вас не будет сигареты?

Они оторопело переглянулись и снова уставились на меня.

— Ух ты! Скажи еще что-нибудь!

Я совершил ошибку. Отступать было некуда.

— С удовольствием с вами побеседую, но сначала позовите мою маму.

Говорить было чрезвычайно трудно — к языку как будто гирю привязали. Но все же это была человеческая речь, пусть картавая и шепелявая, но вполне понятная.

Девицы продолжали стоять на месте, как вкопанные, и я, чтобы вывести их из оцепенения (но в основном, конечно, из озорства), повторил свою просьбу по-английски. Возможно, международный язык общения был им более близок, так как после этого они вылетели в коридор пулей. Не успел я и глазом моргнуть, как в палату ворвалась целая делегация врачей и сестер во главе со знакомой акушеркой.

— Вот эта? — показал в мою сторону благообразный старик в очках.

Он бережно взял меня на руки.

— Значит, душечка, мы уже разговариваем?

— И даже по-английски! — вставили практикантки.

— Ну-с, о чем же мы с тобой поговорим?

— Да о чем хочешь, дедуля! — ответил я, откровенно любуясь произведенным эффектом. — Но прежде я хочу знать, моей матери уже рассказали о гибели отца?

Акушерка, казалось, уже потеряла способность удивляться и только выдавила:

— Д-да…

— Так вот, друзья мои. Передайте ей, что ее муж Алексей Воронов жив и здоров. Вот так-то. Жив и здоров! — повторил я. — И, черт, дайте же наконец закурить!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

№ 8

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Василий Лобов

Влюбленные

— Черта с два я упущу такую возможность, — ворчал себе под нос Максимов, подлетая к Флорине, — черта с два…

Сразу же по прибытии на Землю его должны были отправить на пенсию, которая полагалась каждому космонавту, достигшему шестидесяти пяти, но он даже и в мыслях не осуждал установившийся порядок — что тут поделаешь, раз надо, значит, надо. Однако от осознания необходимости боль не уменьшалась, и Максимов с непреодолимой тоской представлял себе остаток собственной жизни, в которой уже не будет космоса.

Зачем тогда жить? Чем он займется? Быть может, по примеру некоторых экс-космонавтов, устроится воспитателем в одну из космических спецшкол, где станет рассказывать любопытным детишкам о былых приключениях. Или, скорее всего, замкнется в беспросветном одиночестве. Вот если бы он все-таки как-то умудрился отыскать на Флорине влюбленного…

Флорина находилась в стороне от проторенных трасс космотранспорта, доставлявшего различные грузы с одной планеты галактики на другую, и была известна разве что редкими и, как считали некоторые космобиологи, почти полностью истребленными на родине зверьками, напоминавшими земных ленивцев.

Их огромные, в полмордочки, ясно-голубые глаза были постоянно наполнены столь глубокой печалью, печалью безнадежно влюбленного человека, что зверьков с чьей-то легкой руки стали называть влюбленными.

По дороге на Флорину Максимов снова и снова вспоминал, как впервые испытал на себе знаменитый взгляд влюбленного, взгляд, о котором в космосе ходили легенды.

Однажды ему довелось побывать в гостях у капитана Ива, в