Домино - Иселин К. Херманн

Однажды она фотографировала рок-музыканта. Очень тщеславного. И ему не нравилась ни одна фотография. Он был совсем на себя не похож, и он хотел, чтобы его сфотографировал кто-нибудь другой. Она была никуда не годным фотографом. Назревал скандал. Записывающая компания не могла ждать. Он очень известный, часто изображается в профиль, и его сложно фотографировать анфас. Его лицо некрасивое, как у Щелкунчика, сложенное из двух половинок, нос — как часы, показывающие тридцать пять минут, — да, его сложно фотографировать. Но внезапно Сабатин озарило, что его лицо ему, конечно же, больше знакомо утром, во время бритья, и когда она снова показала ему фотографии, он счел их замечательными. И что она с ними сделала? Немного волшебства, ответила она. А правда в том, что она зеркально их перевернула.

Нет, мне кажется, я никогда до конца не завершаю то, что делаю. Мне, наверное, очень плохо удается отпускать что-то от себя.

Благородная черта характера. Она выходит из ванной, идет к себе в ателье и слышит, что он ставит Шуберта. Музыка, от которой у нее всегда мурашки по телу.

Что это?

Ты спрашивала об этом уже двадцать раз. Это все еще трио Шуберта Es-dur. И хотя оно написано в мажоре, в нем столько боли, как будто это минор.

Она не помнит, и вовремя останавливается, чтобы не спросить, давно ли это было. Но оставляет эту тему и взъерошивает волосы. Только музыка может манифестировать себя физически таким образом, что ее пробирает до мурашек. Другие виды искусства, например, поэзия, вне зависимости от мотива и содержания, оказывает на нее другое воздействие. Эротическое.

«Так же, здесь так же темно, насколько на улице солнечно» — две строчки стихотворения, которое она повесила на стенке в ателье. Как черно-белая фотография. Как ритм.

Она снимает с вешалки пальто. Скоро будет уже слишком жарко для пальто, отмечает она, выходя на улицу. Звонит телефон.

Ты ушла? Это Франсуа. Ну, ладно, просто я думал, ты хотела посмотреть… ну ладно, это неважно, просто ты не попрощалась.

Прости. Я была в своих мыслях.

Хорошего дня, дорогая, и советую тебе взяться за счета.

Да, тебе тоже. Хорошего дня, то есть.

Они договариваются, что она должна купить продукты к ужину. Ей действительно сейчас надо быть осторожной. Они всегда прощаются перед выходом. Так же, как они целуют друг друга перед сном. Всегда. Перед сном. Об этом нельзя забывать. Она забыла попрощаться! Пока она говорит с Франсуа, у нее по второй линии снова звонит телефон. Она не видит, кто это, но надеется, что это он.

Алло. Это я.

Это каждый может сказать.

А может, и не я.

Она смеется. Тогда ты — это не ты.

А тебе не все равно? Ты же все равно знаешь, что это я. Добрый день, это ваш терапевт.

Тогда было бы хорошо, если бы вы могли вернуть мне земное притяжение, господин терапевт.

Вы хотите, чтобы вас привязали или приковали?

Привязали… У меня в сумке маленький карманный ножик, так что я всегда смогу перерезать связь, если станет слишком скучно.

Знаешь что? Ты подарок, который совершенно не хочется отдавать.

Неважно, что он говорит, когда звонит, так как влюбленным все равно, что говорить. Все слова что-то значат. И не значат ничего. Добрый день, мадам-мадемуазель, Вас беспокоят из КИСВ, можно задать вам пару вопросов, это займет всего шесть секунд.

Это зависит от того, анонимные ли ответы.

Само собой — полная анонимность гарантируется, вы просто должны отвечать на вопросы. Вы даже можете шептать, если хотите.

Извините, шепчет она, а что такое КИСВ?

Комиссия по изучению состояния влюбленности.

А это больно?

Может быть, но это часть удовольствия.

Ну, давайте.

Хорошо, как часто вы бывали в отеле с незнакомыми мужчинами?

Вы действительно хотите знать?

Да, это важно для нашей статистики по отелям.

Никогда.

Только не врать, дорогуша.

Я не вру. Он не был незнакомым.

Добрый день, мадам, мы из тайной французской полиции. Нам известно, что вы кое-что забыли, потому что вы никогда об этом не знали.

Да?

Вы приглашены на завтрак в «Terminus», Северный вокзал. Сейчас. Вы об этом точно забыли, не так ли?

Нет, Зэт, не стоит. Нам надо прекратить. Это чистое безумие. Нам надо все прекратить, слышишь? Ее голос сейчас другой, не такой, к которому он привык.

Что ты имеешь в виду?

То, что говорю.

Я хорошо тебя слышу. Но ты действительно так думаешь?

Слишком много всего поставлено на кон.

Где ты? Мне нужно увидеть тебя прямо сейчас. Ты где?

Там, где обычно здоровается почтальон.

Я буду через две минуты. Никуда не уходи.

Она думает о том, чтобы пойти дальше, но боится, что он не знает, где она.

И боится, что он знает это. А он, где он? Проходит действительно всего две минуты или около того, и он появляется. Бежит из-за угла. Она успевает покачать головой, прежде чем он обнимает ее.

Доброе утро, мадам Коэн! — кричит почтальон.

Зэт, мы должны прекратить все это.

Он смотрит на нее. Да?

Я тону в твоих глазах. Я сбит с толку… и что еще?

В смысле, «что еще»?

Что ты там сказал, в своем SMS?

Он качает головой. Но его выдают глаза. Сабатин достает из кармана мобильный. И, перебивая сообщение, говорит: «Я ударенный молнией. Я сбит с толку. Я тону в твоих глазах».

Он целует краешек ее губ. Так и есть. Пойдем. Иначе мы не успеем на завтрак.

Когда люди влюблены, они чувствуют себя увиденными, и в этом смысле проявленными, как фотография.

Но мы не должны, Зэт. Это безумие. Нам надо остановиться. Одна ее половина действительно так считает, в то время как другая поняла, что именно эти слова действуют, как дешевый ключик, который заставляет игрушку ехать, прыгать или квакать. Она просто все время об этом забывает. Но каждый раз, когда она говорит, что им надо, он еще ей принадлежит, и ее сердце радуется.

Нам надо прекратить все это.

В другой раз, смеется он.

Как можно решить стать монахиней? Мимо идет монахиня. Как можно сидеть на работе с восьми до четырех? Они проходят мимо водопроводчика. Как можно быть водителем «скорой помощи», продавцом в магазине продуктов или в овощной лавке?

Я скучаю по тебе… шепчет он.

Да, но я же здесь.

Нет, по-другому.