Попаданка. Колхоз – дело добровольное - Алёна Цветкова

как аррова ведьма, сама себе мысли путала, вдовы уже сбегали музыкальные инструменты принесли и к танцам готовились. Как интересно. Я еще ни разу не видела местные танцы!

Инструменты в основном простенькие были: дудочки всевозможные, какие-то шестиугольные домбро-балалайки, бубны, трещотки…

А Дайра, тихая и молчаливая вдовушка, которую я за все время второй раз только увидела, принесла что-то вроде скрипки… ну, со смычком потому что…

У нее Дар оказывается. Только за три с лишним года в поселении ни разу не доставала Дайра свою гуделку, так ее инструмент называется.

Конечно же, ей первой сыграть дали. Многие же понимали, как это, когда Дар сжигает. А Дайра присела на край скамьи в своем ужасном платье-мешке, глаза полные слез в небу подняла и тронула смычком струны. Задрожала, запела, застонала ее гуделка о тяжкой доле вдовьей рассказывая. О слезах в подушку. Об одиночестве. Об отчаянии. О боли в сердце от потери любимого.

Плакали мы. Для всех нас родной эта песня оказалась. Как будто бы не гуделка Дайрина ее пела, а мы все вместе кричали. И даже господин Гририх плакал. И строители… они как раз со стройки возвращались.

И в тот самый момент, когда каждый из нас о смерти молить стал, как об избавлении, изменилась песня гуделки. Совсем чуть-чуть, едва заметно. Надежда появилась. Крошечная, маленькая, как искорка на ветру, едва живая. Кажется вздохнешь нечаянно и потухнет. Мы все дыхание затаили, чтоб не погасить. А она медленно больше и больше становилась. И вот уже крошечный язычок пламени колышется. И разгорелась наша искорка. Заполыхала во все небо, из надежды в веру превращаясь. И радовались мы. Смеялись. Руки к солнцу поднимали, небо и весь мир благодаря за счастье. Счастье которое еще будет впереди. За будущее.

Опустила Дайра смычок. Замерла.

А мы так и остались счастьем и верой в будущее наполненные. И если несколько минут назад хоть кто-то сомневался, что все будет хорошо, то сейчас… нет. Сейчас мы за веру свою в огонь бы пошли. Плечом к плечу. Велика сила Дайры.

– Кхм… – первым пришел в себя господин Орбрен, – не ожидал. Дайра, вы кем приходитесь Великому мастеру Эрмеру?

Дайра встала, гуделку свою опустила, вздохнула и ответила тихо:

– Дочь…

– Никогда бы не подумал, что дочери Великих мастеров могут оказаться во вдовьем поселении, – улыбнулся этот негодяйский негодяй.

– Нет, господин Орбрен, – Дайра без тени улыбки смотрела на него, – дочери Великих Мастеров могут выйти замуж за воинов. И остаться вдовами.

– Д-да… вы правы, – господин Орбрен. Он даже как-то растерялся… постоял немного в тишине и ушел. Прочь с площади, где мы расположились со столами праздничными.

А мы все молчали. Никак не могли ничего сказать. А Дайра улыбнулась хитро, села снова на скамеечку и заиграла на гуделке. Да так весело, что остальные быстро мелодию подхватили, а ноги сами в пляс пошли.

А танцы здесь обычные… деревенские. С притопами, да прихлопами. Я такие сто раз видела, когда к бабушке приезжала. И танцевала тоже.

Наплясались мы до упаду. А между плясками песни пели. А я несколько наших спела. Из Хадоа… ну а как же еще, если опять мое «Малла Вильдо из Хадоа» включилось, когда я начала рассказывать откуда я их привезла.

Праздновали мы до позднего вечера. Рыска со своей бригадой коров сходили подоили, да на ночь под навесами устроили. Сайка со своими двумя помощницами из новеньких, ушли сыры варить, мы с моей бригадой сбегали в огород полить кое-где, огурцы, помидоры и все остальное собрать за чем вечером должны были купцы приехать. Глая с птичницами, тоже из новеньких, дежурство по часам в избушке на курьих ножках распределили, чтоб каждой повеселиться довелось.

И только когда ночь чернильная на мир опустилась, разошлись вдовы с площади. Завтра вставать рано. Работать надо. Колхоз наш теперь стал родным всем, даже тем, кого пока в колхоз не взяли.

Я уже сарафан сняла, туфельки свои новые протерла, постель расстелила, как кто-то в дверь поскребся. Тихо так… осторожно…

А я-то уже этим миром избалована, оказывается, даже в мыслях не было, что кто-то может в недобрыми намерениями заявится. Тем более двери-то здесь не открывали никогда. И не стучали обычно… хотя я еще никогда так поздно ни к кому в гости не ходила.

Отрыла я дверь, а на крылечке Нана сидит:

– Малла, прости, что так поздно…

– Ничего, бывает, – ответила. И молчу, жду, что дальше Нана скажет. И она молчит. А мне спать хочется, устала же я. День-то сегодня насыщенный был, – что случилось-то, Нана?

– Малла, – Нана замялась. Было видно, что она что-то очень хочет спросить, но то ли стесняется, то ли боится, – Салина сказала ты отрез Великого мастера купила. Покажи, а?

– Купила, – улыбнулась я, – только давай завтра, а? Устала я сегодня…

И зевнула так, что думала челюсть вывихну.

– Пожалуйста, Малла, – Нана просто взмолилась. Как будто бы увидеть эту тряпку для нее было вопросом жизни и смерти.

– Входи, – вздохнула я. Уж не знаю, чего хочет Нана, но, видимо, это для нее на самом деле важно. Раз уж пришла среди ночи в другой конец поселения. Хорошо я еще лучину загасить не успела, которую с площади принесла. Огниво местное я до сих пор люто ненавижу.

Нана присела за стол, а я отрез достала и ей протянула. И вижу волнуется Нана. Аж трясется. Протянула она руку, но не взяла ткань, а только кончиками пальцев коснулась. Провела… ахнула…

– Папа, – выдохнула…

Кошмар меня подери!

Дочери Великих Мастеров выходят замуж за воинов…

– Нана, – прошептала я, горло перехватило, – Устан твой отец?

Нана, только кивнула, не отрывая взгляд от куска ткани и все так же осторожно касаясь его кончиками пальцев. Я долго не думала. Я, вообще, никогда долго не думаю, но сейчас тем более. Надеюсь, Рыска с Салиной не обидятся…

– Дарю, – протянула я Нане ткань Великого мастера, – держи, Нана.

– Малла, – ахнула она, – но у меня нет столько денег…

– Я сказала дарю, а не продаю, – усмехнулась я, – бери, Нана… я знаю каково это остаться одной. Совсем одной в целом мире.

– Спасибо, – прошептала Нана, и все так же осторожно, очень бережно, положив отрез на руки, будто бы маленького ребенка, мельком взглянув на меня со счастливой улыбкой, медленно вышла из дома и пошла по улице.

А я еще долго стояла на крыльце, глядя как уходит девочка, у которой от семьи остался только кусок ткани. И неважно, что она в своем родном мире, а я