Возвращение - Джек Макдевит

– Выглядит перспективнее, чем Эгейские острова.

– Да. Мы предположили, что речь идет о Греции, поскольку там родился Зорбас. Но вероятно, ошиблись.

– Что ж, бывает. – Я подняла бокал.

– Может, на этот раз все получится. – Алекс поднял свой и глубоко вздохнул. – За нептуниан!

Прыжок к Нептуну занял совсем мало времени, но мы вынырнули почти в миллионе километров от Ларисы.

– Пару дней можешь отдыхать, – сказала я Алексу.

Этим он и занялся, устроившись в кресле с книгой двадцать второго века, в которой утверждалось, что для ученых не осталось работы. Я уже упоминала, что Алексу, как и его клиентам, нравится рассматривать и трогать предметы, прошедшие в древности через чьи-то руки, но он не ограничивается этим: его интересуют также идеи, теории и взгляды прошлого. Не знаю больше никого, кто читал бы Платона из удовольствия.

Как говорит Алекс, если опуститься на кушетку, на которой сидел Оуэн Уоткин или Альберт Эйнштейн, можно почти что ощутить их присутствие. Он никогда не пытался объяснить психологию подобных ощущений – для него и его клиентов это было реальностью, вот все. Именно потому он никогда не испытывал вины из-за того, что продавал артефакты клиентам, а не жертвовал их музеям. В музее, по его словам, люди ходят вокруг экспонатов, глазеют на них, но это лишь поверхностная реакция. Те, кто приходит в «Рэйнбоу», хотят иного. Они надеются разделить свое время, свою жизнь с исторической личностью, о которой им довелось узнать, протянуть руку через века и тысячелетия и дотронуться, действительно дотронуться до Серены Блэк. И я знаю, каково это, хотя и не могу объяснить чью-нибудь тягу к древним артефактам тем, кто не постиг этого сам. Но Алекс уверяет, что, даже если сидеть под лампой, принадлежавшей знаменитости, по-настоящему с этим человеком не поговоришь. Для этого требуется аватар – или книга, если человек жил совсем давно. Кстати, мне особенно сложно объяснять пристрастие к старинным предметам, ведь я его не разделяю. Алекс говорит, что сочувствует мне, но, когда я отвечаю, что со временем могу войти во вкус, он отрицательно качает головой: мол, поезд ушел.

На космической станции я купила себе пазл – настоящий, для которого требуется стол. Он состоял из двух тысяч фрагментов и изображал телескоп Хэдли на фоне звезд и обслуживающего корабля. Я села в пассажирской каюте и начала его собирать. Алекс понаблюдал за мной, помолчал несколько минут и наконец спросил, закончу ли я до того, как нам придется сменить курс или скорость, – ведь тогда кусочки рассыплются.

– Вот это мне и интересно, – ответила я.

Алекс рассмеялся, но вскоре присоединился ко мне. Мы трудились над головоломкой бо́льшую часть первого дня, а вечером он предложил вместе посмотреть «Касабланку». В целом я была не особо против, но мне хотелось увидеть фильм «Джентльмены предпочитают блондинок».

– Как хочешь, – с нескрываемым разочарованием сказал Алекс.

Эта игра была мне знакома, но я все же уступила, и мы стали смотреть «Касабланку». Признаюсь, фильм мне понравился, к тому же я с удивлением обнаружила, что центральное место в нем занимает еще одна моя любимая песня – «Когда проходит время». Когда она закончилась, я не могла сдержать слез, глядя, как Рик и капитан Рено идут по летному полю.

Утром я вновь села за пазл. Алекс разглядывал поступающие изображения Ларисы, до которой оставалось двадцать часов пути. Это всего лишь большая каменная глыба, похожая на картофелину, длиной километров двести. Спутник совершает два оборота вокруг Нептуна в сутки.

Через некоторое время я подошла к Алексу, села рядом и стала глядеть на унылые виды поверхности спутника, приходящие с телескопа.

– И где, по-твоему, находится станция?

– В отчетах об этом не говорится. Но скорее всего, не на той стороне, которая обращена к планете.

– Что ж, разумно. У нее было название?

Он поднял взгляд:

– Ландрос. По имени командира первой экспедиции, сумевшей забраться столь далеко.

Впереди что-то вспыхнуло – лазер уничтожил пролетавший мимо камень или даже облачко пыли.

– Знаешь, – кашлянул Алекс, – может, лучше было оставить артефакты грабителям, чем хоронить их там, – если с ними действительно так поступили. Как-то… недостойно прятать вещи в таком месте.

– Особенно если о них потом забыли, – заметила я.

– Именно это я и имел в виду, – кивнул он.

Приближаясь к Ларисе, мы направили на нее телескопы, но увидели только камни, зазубренные хребты, утесы и кратеры. А потом она укрылась за Нептуном.

Всего через несколько минут она появилась снова. Я чувствовала, что Алекса охватывает отчаяние: он манипулировал поступающими изображениями, меняя углы и увеличение, но видел одну и ту же безрадостную картину.

– Нужно подобраться поближе, – сказал он. – Выведи нас на орбиту вокруг спутника, и тогда отыскать станцию будет намного легче.

У Нептуна пять колец. Лариса находится на расстоянии восьмидесяти пяти тысяч километров от планеты, за пределами системы колец. Сила тяжести на ее поверхности практически отсутствует – я весила бы там около четырех фунтов. Когда мы наконец приблизились, я сложила простыню, накрыла ею полузаконченный пазл и закрепила ее на столе клейкой лентой, а затем вывела корабль на орбиту.

Алекс сидел у иллюминатора, глядя на медленно проплывающий мимо лунный пейзаж. Мы провели на орбите бо́льшую часть дня, но не увидели ничего, кроме кратеров и камней.

– Еще ближе, – сказал он.

– Придется сжечь кучу топлива. Силы тяжести недостаточно, чтобы…

– Есть другие предложения?

– Может, оставить «Белль» на орбите и спуститься в челноке?

Мы забрались в челнок и стартовали. Я остановилась на высоте шестьсот метров.

– До чего же унылое место, – сказала я. – Трудно поверить, что тут могли оставить что-то ценное.

– Именно потому оно прекрасно подходит для этой цели, – ответил Алекс. Он сидел прямо, подпирая кулаком подбородок и глядя на проносящуюся внизу поверхность планеты. Мы двигались быстрее, чем в корабле. – Верь в лучшее.

– Мне однажды сказали, что это прекрасный способ нарваться на неприятности.