Обретённое наследство - Лариса Шкатула

Хорошо иметь рядом столь надежного друга, как Жан, но скоро ему такое положение надоест, приключения утомят… Молодой человек, умелый и известный в своей профессии, обаятельный и красивый, не может удовлетвориться ролью помощника, приложения при какой-то персоне, пусть и аристократке. Для этого он ещё слишком молод… И наверное, ему не хватает истовой веры мальтийских рыцарей, которые без оглядки посвящали свои жизни делам ордена… Да, от скромности Софья Николаевна не умрёт. Сравнила себя с Мальтийским орденом!

– Ваше сиятельство подумали сейчас о мсье Арно, – сказала ей с верха лестницы Мари. Она приноровилась махать тряпкой, потолок освобождался от пыли и паутины, и в комнате, будущей детской, светлело на глазах.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Соня.

– У вас было такое мечтательное выражение. Я сама подумала, что и он, и Жюстен – люди замечательные.

– Ты помнишь, что они говорили? Нужны каждодневные упорные занятия. А мы с тобой на уборке застряли!

И Соня, показывая пример, стала тереть оконное стекло. Благо оно было узким, но длинным. До верха Соня не доставала, и остальное домыла Мари. Но больше ничего делать княжне не хотелось.

Презирая себя за то, что увлекшее её поначалу предприятие слишком быстро ей надоело, Соня сказала:

– Мари, ты здесь всё домывай, а я на минутку схожу к сеньору Пабло. Он обещал найти нам кормилицу.

Укоряя себя за радость, с какой она покидала комнату, Соня все же невольно ускоряла шаги.

По дороге она заглянула в комнатку Мари, где всё ещё стояла корзина с ребенком. Над ним как раз склонилась кухарка, что-то поправляя, и, ещё не видя Сони, выпрямилась с мечтательным выражением лица.

– Как он, Анхела?

Кухарка вздрогнула, будто её застали за чем-то неприличным, и виновато улыбнулась.

– Спит. Я зашла взглянуть, не мокрые ли пеленки. Мари куда-то ушла.

– Она моет окно в будущей детской комнате, – пояснила Соня. – Ты посматривай за ним, Анхела, а я сейчас к сеньору Пабло загляну. Может, приведу для него кормилицу. Бенито за ней поехал…

– Дай вам Бог здоровья, госпожа, что заботитесь о бедном сиротке.

Соня всегда смущалась, когда её вот так, в лицо, хвалили. Она быстро пошла к выходу, но тут же остановилась, вспомнив:

– Кстати, мы же приобрели только одну кроватку! А где будет спать сын нашей кормилицы?

– На большой кровати рядом со своей матерью, – хмыкнула Анхела. – Невелик сеньор!

Соня легко сбежала в соседний двор по серо-белой мраморной лестнице – усадьба Пабло Риччи располагалась ниже Сониного особняка, как и самой дороги, которая пролегала поблизости. И навстречу ей уже торопился хозяин дома.

– Ваше сиятельство! – Он гостеприимно распахивал ей навстречу руки, будто тотчас собирался заключить её в объятия. – Какая радость!

– Бенито ещё не вернулся? – спросила она.

– Подъезжает. Он уже подъезжает… как я думаю. – Пабло предложил ей руку, строго зыркнув на толпящихся за его спиной слуг. – У нас до его приезда есть немного времени, и я могу показать вам свою мастерскую, куда я удаляюсь рисовать, когда домочадцы чересчур мне досаждают.

Слуги несколько поотстали, а Пабло, повернув голову, бросил одному из них:

– Принесите вино, что доставили мне сегодня из Италии, и засахаренные фрукты из Турции.

Понятно, это он говорил нарочно для неё – не станет ли княжна возражать?

– С удовольствием попробую, – милостиво согласилась Соня.

Мастерская Пабло Риччи располагалась в башне, и вела к ней винтовая лестница. Как показалось княжне, поднимались они очень долго. Зато, когда пришли и Пабло распахнул перед нею дверь, Соня невольно ахнула от восторга.

Её взгляду открылся зал, совершенно круглый, полный света, который лился из семи окон! Везде в проемах между ними стояли картины, некоторые ещё неоконченные, на мольбертах. Посередине этой, как сказал Пабло, мастерской возвышался высокий резной стул, больше похожий на трон, позади драпированный пурпурной материей.

– Правда, у меня не слишком убрано, – скромно заметил Риччи, вполне осознавая, что его беспорядок вовсе не оскорбляет глаз непосвященного человека. Краски, холсты, незаконченные картины… Каждый должен ощущать в таком месте причастность к искусству.

– Как, наверное, славно вам здесь работать, – с чувством произнесла Соня, подходя к окну.

Пейзаж её глазам открылся изумительный. Море бирюзово сияло. Будто омытое недавним дождем солнце ясно лило свет на окрестные дома. Даже небольшие домишки в стороне от порта, где жил бедный люд, с такой высоты смотрелись очень живописно. Маленькие люди сновали внизу, маленькие кораблики рассекали морскую гладь. И над всем этим великолепием висела легкая дымка. Словно на совершенный рисунок художника кто‑то набросил прозрачную белую вуаль. Она на мгновение даже замерла от восхищения.

Как прекрасна жизнь! И как мало времени у человека, чтобы вот так просто любоваться ею…

За спиной Сони негромко стукнула дверь, но она, захваченная зрелищем, не обернулась на стук. А через некоторое время Пабло вложил в ее руку бокал с янтарным пахучим вином.

– Видите, правее от собора, у причала стоит греческое судно. А еще правее от него – итальянское. Оно еще только разгружается, а товар из его трюмов уже у меня на столе, – по‑мальчишески хвастливо проговорил художник. – Я люблю здесь работать. И писать портреты людей, которые мне симпатичны и соглашаются для этого подниматься на мою верхотуру… Угощайтесь, это апельсины из самого Марокко. Есть такая страна в Африке…

На мгновение у Сони мелькнула мысль: а не остаться ли в этой солнечной стране? Выйти замуж за испанского дворянина и зажить яркой насыщенной жизнью жителей приморского города… Но она, наверное, опять все приукрашивает. Жизнь хороша здесь… когда глядишь на нее сверху, а спустись вниз, и предстанет она совсем в другом свете.

– Вон, видите, и наша повозка, которой правит Бенито, – показал ей Пабло, и Соня с сожалением оторвалась от созерцания великолепной панорамы и от своих не–осуществимых мечтаний.

Да и могла бы разве она отказаться от того, чему решила посвятить свою жизнь? А что скажут о ней потомки? Каким словом ее вспомнят?

– Если позволите, Пабло, я бы пришла сюда еще раз, – пробормотала она, пытаясь отмахнуться и от сожаления за наложенную на саму себя епитимью, и от собственного упрямства – мало ли кто и что о ней подумает, а ради этого Софья будто ужимает свою жизнь, – и от прочей философии. – А сейчас мне надо присмотреть за моими домашними, чтобы Николо устроили как следует. Мы уже приготовили для него и кормилицы комнату.

– Надеюсь, вы придете сюда еще не раз, – проговорил ей в спину Пабло, – ведь вы согласились мне позировать.

– С младенцем? – лукаво поинтересовалась, обернувшись, Соня.