Магистр. Багатур - Валерий Большаков

Подъехавший Изай Селукович только головой покачал, оглядывая обоз.

— Гей, ой-о! — протянул он. — Ум коназа жидок, как молоко, с которого собрали сливки. Столько народу погубить зазря. Ва-вай…

— Ой-е, Изай-гуай![117] — жизнерадостно молвил Джарчи, примеряя тулуп. — Коназ — мерин, всё ещё думающий, что он жеребец!

Арбан-у-нойон не ответил бойцу, продолжая сокрушённо качать головой. Чихнув, он сказал задумчиво:

— Духи зла щекочут мои ноздри — к чему бы это?

Незаметно подъехавший Субэдэй-багатур сказал, устремляя свой единственный зоркий глаз на север:

— К походу, арбан. В земли храброго, но глупого коназа. На Резан!

Субэдэй-багатур был виднейшим полководцем, сравнимым разве что с самим Чингисханом. Или с Александром Македонским. Или еще с кем. Его ум находил неожиданные решения, Субэдэй продумывал битву на много ходов вперёд, используя местные особенности и разведданные, приспосабливая опыт степняков, таёжников, горцев или жителей пустыни — ведь за спиной у багатура были покорённый Китай и Кашгария, Сибирь и Алтай, Средняя Азия, Персия, Кавказ, обширнейший Дашт-и-Кипчак — Половецкая степь, что раскинулась от Иртыша до Днепра. Субэдэй вёл тумены от победы к победе, прибирая всё новые и новые земли к бескрайней монгольской империи, приводя под руку ханов всё новых и новых данников.

Однако он никогда не чурался военных обычаев, освящённых временем и именем Тэмучина. Та же Онуза занята была не потому, что на дороге стояла. Взятие этой мелкой крепости явилось демонстрацией силы — вот, дескать, коназ резанский, мы пришли! Гляди, что творим. Ну и чем ты ответишь на наши безобразия?

А чтобы до князя быстрей дошло, к нему направили послов.

И это было давней, проверенной схемой — перейти границу, захватить крепость и ждать, что ответит местный правитель, получив от посла предложение (читай — ультиматум): выбирай — мир или война? Если мир — тогда готовь дань. И каждый год отныне будешь собирать десятину для хана. Если война — тогда держись, тогда вина за вторжение на тебе, князь (или шах, или император, или король, не суть важно). И нукеры с чистой совестью будут резать, будут бить, будут грабить и жечь. Вам же предлагали мир? Предлагали. Не захотели? Значит, сами виноваты!

И вот под копыта монгольских коней ложится земля рязанская, истерзанная княжескими разборками и вечной разрухой — только очистят пожарище, отстроят избы по новой, только распашут заросшие бурьяном поля, — опять является полчище, опять власть меняется! И что разумного, доброго, вечного можно было создать, когда каждое поколение переживало по две-три войны?..

…Олег ехал, держась сакмы, и грустно улыбался своим мыслям. Похоже, что он продолжает неоконченный спор с Пончиком. Всё ищет новые аргументы в защиту своей правоты.

— Наше дело правое, — пробормотал Сухов, — победа будет за нами.

Он ехал, ведя в поводу уже трёх коней. Парочку — сивого и бурого — Олег обнаружил случайно, когда Изай послал его прикрывать фланг тумена, скакать в стороне, да высматривать вероятного противника. Часа не прошло, как Сухов наткнулся на двух осёдланных лошадей, забившихся в чащу. Поводья у них запутались в кустах, и сивка с буркой грустно смотрели на Олега. Сперва они, конечно, подёргались, храпя и фыркая, но голос Сухова, выговаривавший всякие ласковые глупости по-русски, успокоил их. Олег угостил коняшек сухариками, и те дали себя увести. Убили ли их хозяев в бою, или те по дороге свалились от ран, осталось неизвестным.

Тумены шли берегом реки Рановы, подбираясь к её истокам, к незаметному водоразделу, откуда на юг течёт и Воронеж, и сам Дон, а к северу сбегает Ока. За водоразделом нукеры Чингизидов двинутся по льду реки Прони. Это уже, считай, рядом с Рязанью, но стольный град воинство Бату-хана захватит в последнюю очередь. Сначала нужно будет предать огню и мечу окрестности, разорить города и веси — тоже старинная стратегия. Ведь надёжный тыл — прежде всего. Значит, надо пройтись по тылам князя рязанского, пожечь всё, что горит, порубить всех, кто сопротивляется «натиску на запад», лишить Юрия Ингваревича даже надежды на подмогу. Пускай запирается в своей Рязани и падает духом, ибо не будет ему никакого спасения, никто не защитит его — сдавайся или умри!

На Проне тумены разделятся — Гуюк-хан, давний враг Батыя, отправится на приступ города Пронска. Мункэ, давний друг Бату-хана, пойдёт на Белгород, Шейбани поведёт своих к Ижеславцу. С ним отправится Сили Цяньбу, тангутский военачальник, умелый стратег и хороший тактик.

А остальное войско Батыево двинет вниз по Проне и выйдет прямо к Рязани. Его поведёт Субэдэй.

Вечером тысяча Бэрхэ-сэчена вышла к селу Добрый Сот, стоявшему на берегу Прони, — как раз в том месте, где находилась переправа по дороге из Пронска в Рязань.

Добрый Сот был окружён старым, давно не чиненным тыном из острённых, осмоленных брёвен, а мощные ворота на пудовых петлях навешаны были на резные столбы в обхват.

Олег поморщился недовольно — он чертовски устал, весь день проведя в седле, а теперь вместо ужина штурмуй это паршивое селище! Но тут ворота Доброго Сота дрогнули и пошли открываться. Несколько сробевших молодцев придержали тяжёлые створки, и навстречу монголам вышел староста в буром армяке, часто кланяясь и подлащиваясь. Мол, не в ответе мы за князя, князь сам по себе, а мы сами по себе.

— Милости просим, — проблеял староста, — не извольте гневаться.

Переваливаясь по-утиному, приблизился старый бородатый поп в лиловой ризе из грубой крашеной холстины с нашитыми жёлтыми крестами. Собрав пальцы щепотью, он осенил монголов крестным знамением.

Эльхутур забеспокоился и крикнул:

— Изай, что делает русский шаман?

— Отгоняет от нас злых мангусов, — нашёлся арбан.

Джагун-у-нойон успокоился и передал приказ тысяцкого: домов не жечь, селян особо не обижать. Воюют с непокорными, покорившимся даруют жизнь.

Сотни разъехались, выбирая себе места для ночлега. Хозяевам и впрямь не чинили обид, разве что выгоняли из домов — селяне торопливо забивались на гумна и в овины,[118] на сеновалы и в конюшни, торопливо крестясь — слава те, Господи, пронесло! Вживе остались!

Сельцо не выглядело богатым — приземистые избы были словно уплощены крышами из бересты и дёрна. Улиц не замечалось вовсе — плетни, огораживавшие дворы, пересекались как попало. На возвышенности поднимала луковку новая церквушка-«однодневка», когда-то в один день выстроенная всем миром.

— Ищем, что получше! — крикнул Изай, понукая коня. — Тут юртчи[119] нету!