Милая моя - Юрий Иосифович Визбор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что в то время институт носил еще несколько иной характер: это был послевоенный вуз. В 1951 году мы поступали, а заканчивали учение очень многие люди, которые пришли с войны, которые воевали. Еще ходили студенты старших курсов, награжденные орденами и медалями, ходил Жора Шпрырыгин с палкой — бывший конник. Не помню сейчас фамилии — девушка, секретарь комсомола, награжденная орденом Красного Знамени. В общем, атмосфера в вузе была более серьезная, чем сейчас. И вот второй курс — фактически курс Кусургашева и Ряшенцева — у них была уже своя традиция, они занимались очень широко туризмом, и мы пришли уже к готовым художественным сочинениям в виде песен.
Дело в том, что в те годы было очень мало песен. Самая ходовая была «Летят перелетные птицы», например. Песни, которые были хороши на определенном этапе, но душе хотелось и других. Основное место в эфире занимали песни, написанные для духового оркестра, для очень громкого голоса, а весь туризм, да и не только туризм (мы очень много времени уделяли работе в подшефном колхозе «Лучинское»), этим песням как-то противоречил.
Напрашивались песни другого содержания, ближе к нашей жизни, ближе, как говорится, к жанризму происходящего. Но таких не было. А поскольку ребята второго курса ходили до этого в поход (это был, наверное, первый институтский поход по Кавказу) и написали там ряд смешных, узковедомственных песен, поскольку все прототипы их учились вместе с нами («Баландин рыжий покорял Кавказ» — Володя учился еще на третьем курсе), мы очень дружно и горячо восприняли наследство, оставшееся нам в песенном плане, и в меру сил продолжали его. Но писали песни в основном на известные мотивы. Дело в том, что никаких потуг сочинительства музыки в это время не было.
Писали песни на мелодии Лещенко, песни частушечного плана… Бог знает что!
Буквально несколько дней назад я был у Семена Богуславского, он тоже был с этого курса, со второго, не с нашего. Сейчас он директор школы в Москве. И вот мы смотрели с ним пожелтевшие страницы примерно одного года, что было написано в этот год. В основном это все были песни, написанные на известные мотивы. Так писал и Слава Иващенко, так писал и Игорь Мотяшов, и Максим Кусургашев, и Юра Ряшенцев. Надо сказать, что еще было в то время довольно значительное увлечение экзотикой далеких стран. Международного обмена, туристского обмена почти не было, во всяком случае, применительно к нам. Все заграницы и заграничная экзотика казались в некотором романтическом флере. В частности, Юра Ряшенцев написал следующую песню:
Когда закат погас,
В вечерний тихий час,
Ведет старинная гитара свой рассказ.
И тихо струны трогает задумчиво рука,
А вдаль плывут, плывут ночные облака…
Это была песня об Испании:
Немало слез, немало крови
Увидели они в ночном Толедо…
Какое-то слово такое — «Толедо».
Отдал этому течению и я свою дань. В частности, в то время в Театре Образцова только что была выпущена постановка под названием «Под шорох твоих ресниц…». Дело в том, что в те годы джаз был запрещен как таковой и различные деятели искусства под различными марками, якобы критикуя джаз, иногда протаскивали некоторые саксофонные трели. И вот в этой постановке с большим актерским коллективом был кукла-негр, который пел не песню, а просто мотив. Он стоял за стойкой и пел напев, и ничего больше, никаких слов. Мы жутко бредили этим мотивом: он был действительно красивый. И я написал на него слова «В таинственной стране Мадагаскар». Потом песня, по моим сведениям, получила широкое хождение, дописаны к ней были какие-то безумные куплеты: «И купленный за доллар поцелуй…» — я этого не писал и не мог написать, и открещиваюсь от этого. Мы мечтали о далеких путешествиях, и это было необычайно близко нам. Вот такой был первый этап зарождения студенческой песни. Он был весьма нехитрый и базировался исключительно на чужих профессиональных мелодиях.
Надо сказать, что мне самому в музыкальных учебных заведениях учиться не пришлось. Как-то в 1943 году мама отвела меня учиться на фортепьяно в музыкальную школу, меня проверили и приняли, но я сам не ходил туда, потому что мне очень хотелось учиться на аккордеоне, а такого класса не было, был только класс фортепьяно. У нас во дворе жил один молодой человек, вернувшийся с фронта, который очень хорошо играл на аккордеоне, что вызывало во мне большую зависть, я хотел быть аккордеонистом. Так с музыкальным образованием ничего не получилось.
Учил меня музыке Володя Красновский. Я до сих пор не знаю нотной грамоты и по врожденной лености в свое время ее не выучил, а тогда у меня были учителя и меня пытались этому обучить. Не знал самых элементарных вещей — тональностей, минора, мажора и пр. Пришлось самому доходить до этого.
Потом наступило время походов: в зимние каникулы мы ходили в походы и в летние, естественно. В походах сложилась традиция — каждой группе обязательно привозить какую-то свою песню. Пелись эти песни на слетах. Например, даже из небольших походов — вот в Лучинское у нас были трехдневные походы, пять или шесть групп пофакультетно — каждая группа приносила две-три свои песни. Такое было поветрие по поводу этих песен.
Кроме всего прочего, было просто много музыкальных ребят и девушек, которые любили петь, хотели много петь и пели. Это один этап в жизни нашего института и в жизни наших песен. Дальше произошло следующее.
В институте параллельно существовал так называемый творческий кружок. Вели