На исходе лета - Уильям Хорвуд

старую шкурку, а потом повернулась и пошла через вернские холмы искать тот свет, который у нее еще будет время найти.

— Я найду вас, — шептала она своим давно утраченным детенышам, — и вы научите меня тому, что не было мне дано.

Среди унылых торфяных болот вдруг показалось озеро. Не черное и заросшее, какими обычно бывают озерца в этих местах, а голубое и чистое, как летний день, оно отражало высокое небо. Хенбейн подошла к нему и совершила омовение.

— Свет, заставивший сверкать эту воду, возродил меня, — произнесла она и, выйдя на поросшее вереском открытое место, чтобы высушить шерстку, ощутила, как улетучивается унаследованное ею от родителей зло.

— Мое имя больше не Хенбейн, — сказала она. — Какая бы задача теперь ни стояла передо мною, обещаю, что выполню ее хорошо.

Солнце начало гаснуть, и особая, волшебная темнота Середины Лета укрыла кротиху. Кротиху, которая отныне была уже не Хенбейн, а никому не известной кротихой.

В эту особую ночь другие кроты, вдали от системы под названием Верн, кроты, чьи сердца обращены не к темному звуку Слова, а к великому Безмолвию Камня, гладили лапами друг друга, поднимали глаза к небу и молились за тех, кому повезло меньше, чем им, за тех, кто блуждает и ищет самое трудное из всего — лучший путь.

Так в ночь Середины Лета одна старая кротиха обрела свободу — свободу найти то, что когда-то у темного, грозного озера перед Скалой родители отняли у нее.

— Куда идти? — спрашивала она себя.

А потом со вздохом, наконец доверившись себе, пошла вперед.

Куда?

Кроты, пусть она идет за нашими молитвами...

Глава одиннадцатая

В эту же ночь в далеком Данктоне проходил Посвящение Бичен. По другому обряду, не менее древнему, чем тот, свидетелями которого мы стали в Верне, но наполненному любовью и проходившему перед Камнем.

На широкой поляне, стоя перед кротами, с которыми подружился в июньские дни, Бичен принял участие в том великом Летнем ритуале, что знаменует переход крота во взрослое состояние.

На том же месте, где давным-давно стоял отец Триффана Брекен, а когда-то и сам Триффан, теперь стоял Бичен. Многих из толпящихся вокруг, чтобы с гордостью засвидетельствовать произнесенные Триффаном ритуальные слова, мы уже знаем.

Там были Фиверфью — мать Бичена, Мэйуид со Сликит, добрый храбрый Бэйли, Скинт и Смитхиллз, Маррам — сильные кроты, которых возраст утомил и сделал медлительными, но еще не одолел окончательно.

Были и другие наши знакомцы, изгнанники Данктонского Леса,— Доддер и Мэддер, а с ними ворчливая Кроссворт и веселый умный Флинт.

Здесь были также Тизл и старый Соррел Файфилдский, их тела сморщились, но души сверкали ярко, как звезды, зажегшиеся в небе, когда на холмы и лес стала наползать темнота. Рядом стояли Хей, и Боридж, и Хизер.

Все эти, и еще много других, о ком мы не упоминали в своем повествовании, но, если позволит время, тоже расскажем. Все уцелевшие изгнанники, они собрались здесь со смирением, трепеща в присутствии Камня, словно впитавшего в себя свет луны и звезд.

В лесу постепенно темнело, от огромных деревьев остались одни тени,, а ощущение Середины Лета рядом с Камнем все усиливалось, и всеми любимый Триффан — вождь, который предпочел больше не вести других за собой, крот, чьи когти давно забыли свой последний бой и теперь касались земли, изношенные, изломанные, они уже никогда гневно не поднимутся вновь, — Триффан смиренно стоял перед Камнем и читал молитву.

— О Камень! — говорил он. — Многие здесь еще не стояли перед тобой так, как сегодня. Одни не имели возможности, другие — потому что они вообще не кроты Камня, но теперь, будучи членами нашей заброшенной общины, хотят участвовать в нашем ритуале в эту особую ночь и присоединяют свои лапы к нашим. Доведи мою молитву до их сердец, приведи их сердца к моему и услышь в эту ночь все наши молитвы, какой бы веры мы ни были!

Прежде всего мы молимся за тех, кого здесь нет, но будут, если им выпадет такая возможность. За кротов, которых мы знаем, которых любим, которых потеряли, но верим, что они живы...

Бедный Бэйли, всегда готовый пролить слезу, заплакал. Опустив рыльце на лапы, он думал об утраченных сестрах — Лоррен и Старлинг. И Фиверфью, понявшая, о ком он плачет, подошла поближе и, положив ему на плечо лапу, прошептала за него молитву, чтобы по доброте и милости Камня его сестры когда-нибудь вновь встретились со своим названым братом.

А Мэддер вспоминал родную систему на Эйвоне. Доддер, элегантный, серебрящийся сединой в свете Камня, протянул лапу и коснулся крота, которого так долго считал врагом.

— Затем помолимся за тех, чья вера отлична от нашей, — тихо продолжал Триффан. — Мы просим, чтобы они доверились своему сердцу и душе, прежде чем выслушают наши доводы. Ведь, может быть, они правы, Камень, а мы заблуждаемся! Все кроты найдут свое истинное место в твоем великом сердце и там узнают, как много путей ведут кротов туда и как много имен кроты дают тебе.

И наконец, отведи меня обратно к сердцам тех, кто исповедует Камень, — к таким отношусь и я сам. Несовершенный наш дух еще далек от твоего Безмолвия, но он стремится к нему. И все же дай нам гордиться собой такими, какие мы есть, и дай нам всегда думать о восходящем солнце грядущего дня, а не о гаснущем солнце дня уходящего. Направь нас вперед к истине, о Камень, а не назад ко лжи!

Триффан помолчал, чтобы собравшиеся могли обдумать молитву, а также прочитать свои молитвы, которые кроту лучше всего произносить в обществе других, чья вера усиливает его собственную.

Наконец Триффан заговорил снова:

— Середина Лета всегда была любимым праздником кротов, так же как и Самая Долгая Ночь в конце декабрьских лет. Но то темное время — празднование освобождения, оно знаменует приближение весны, когда жизнь начинается вновь. А в эту ночь мы отмечаем момент, когда молодые кроты достигают зрелости. Это время, когда родители должны погладить своих детей в последний раз и пожелать им удачи в грядущей многообразной, богатой событиями жизни. Это время, к которому предыдущие кротовьи годы были лишь подготовкой. Родители обычно не хотят расставаться со своими детенышами. Тяжело думать, что детеныши выросли и мы больше не нужны им. Нам трудно вернуться назад к себе и начать все сначала.