Истукан - Михаил Тырин

– Дело твое, парень. Попадешь под обстрел – учить будет некому.

На том мы и расстались. Я – грязный и уставший – шагал на обед по узкой песчаной косе, отделявшей полигон от острова. И вдруг увидел, что навстречу мне движется полковник.

Он нес два металлических ящика, похожих на осциллографы. Заметив меня, опустил их на землю и помахал рукой.

– Ты, кажется, историк, – сказал он, почесав за ушами.

– Как угодно, – смирился я.

– Да-да, мы же разговаривали о... О чем?

– О покорении Ермаком туманности Андромеды, – охотно напомнил я.

Он задумался, а потом сел на один из своих «осциллографов» и достал дощечку, на которую непостижимым образом заносил разные исторические факты. Я заметил, что его щеки и лоб покрывают большие желтоватые пятна, которых раньше не было.

– Вот! – воскликнул он. – Вспомнил, что мне требовалось узнать! Чем прославился Петр Первый?

– Ну как же! – радостно улыбнулся я. – Он же отменил обязательное ношение противогаза для мещанства.

– Любопытно, – качнул головой полковник.

«А то! – подумал я. – Знай наших!»

В эту минуту ветер донес какой-то визг. Я, повертев головой, заметил, что в полусотне метров от нас среди кустарника дерутся несколько кузнечиков.

Зрелище было жуткое. Словами не передать, надо видеть, как они бросались друг на друга, безжалостно били всеми своими лапами, грызлись и швырялись камнями. К ним уже бежали несколько старшин с длинными палками. На кончиках палок засверкали искры, кузнечики завизжали пуще прежнего и бросились врассыпную.

– Наших ребят тоже такими палками гоняют? – поинтересовался я.

– Для ваших ребят есть другие методы. Хлемы – очень дикий народ, а дикари хорошо понимают язык силы и язык боли.

– Хлемы?

– Вы зовете их кузнечиками, но это неверно. У хлемов нет ничего от насекомых. Они немножко птицы, немножко рептилии, но все это условно. По большому счету, это совсем особая биологическая форма. У вас нет ничего подобного.

– И слава богу.

– Кстати, насчет бога. С ними нет психологических проблем. То, что мы даем им здесь, совпадает с их религиозными представлениями. Их можно переселять целыми племенами и ничего при этом не объяснять.

– Да вы и нам не очень-то объясняете, – хмыкнул я. – Что такое Зонтики, например?

– Всему свое время. Узнаешь и увидишь. А к хлемам советую привыкать, ведь тебе придется вместе с ними участвовать в различных мероприятиях.

– Могли бы посимпатичнее компаньонов для мероприятий подобрать.

– Да, мы сначала пробовали кошкообразных. Но ничего не вышло – местный климат их губит.

– Я никак не пойму, зачем вам нужны мы, если у вас есть кузнечики?

– Все вы разные. Вы – умные и хитрые, хлемы – жестокие и бесстрашные. Для всех находятся разные дела.

Полковник встал, поднял свои ящики. Потом опустил их и небрежно поманил меня рукой.

– Помоги донести.

Пришлось тащить его чертовы ящики – не отказывать же собственным спасителям в такой ерунде? Полковник шел впереди, покачиваясь на своих Х-образных ногах и почесываясь. Небо было, как всегда, серое и пасмурное.

– У вас тут когда-нибудь бывает солнце? – спросил я.

– Никогда. Здесь вообще нет светила.

– Как так? А вокруг чего тогда вращается планета?

– А это вовсе не планета.

– Мне что-то подобное говорили, но я не очень понял...

– Естественно. Вы, люди, с вашим узким трехмерным мышлением считаете, что Вселенная – это только звезды и планеты, на которых вы живете. Точно так же червяк считает, что весь мир – это только яблоко, которое он грызет.

– Я не считаю, что мир – это яблоко. Что это, если не планета? Астероид?

– Нет, это не астероид и не комета, – сказал он, досадуя на мою бестолковость. – Это периферийное образование, существующее на границе двух волновых порогов энергетического возмущения атомарной протоплазмы.

– Ну, так бы сразу и сказали... – хмыкнул я. – А то червяки, яблоки какие-то... – И тут мне в голову пришел новый вопрос: – А как же смена дня и ночи?

– Это мир с пульсирующей энергетикой. Есть миры вообще без энергетики, есть миры даже без пространства. Надеюсь, это тебе понятно?

– Уж лучше я буду считать мир яблоком, – пробормотал я.

Мы дошли до пустынного края острова, где волны бились о невысокий каменный порог, окаймляющий берег. По команде полковника я поставил один ящик у самой воды, а второй в двух десятках шагов от береговой кромки. После этого он велел мне уходить.

Я и ушел. Но перед тем как скрыться за поворотом, оглянулся. На берегу бушевало сражение – «осциллографы» проецировали объемное изображение прямо на воздух. С моря наступали полупрозрачные парусники. С берега по ним стреляли какие-то странные орудия, которые я видел, кажется, в «Звездных войнах». Среди этого призрачного боя стоял счастливый полковник и нажимал кнопки на небольшом черном пульте, висящем на животе.

Перекусив в столовой, я пошел к себе в комнату отдыхать. Гена лежал на кровати и глядел в потолок.

– Нога болит, – глухо проговорил он.

– Покажи.

– А ты – доктор?

– Нет, не доктор, но...

– Ладно, смотри, если хочется, – кисло усмехнулся он и засучил штанину.

Под коленом темнела отвратительная язва. Вокруг нее нога распухла так, что сустав сравнялся по толщине с икрой. Кожа здесь была натянутая, блестящая, с мертвенной синевой.

– Полюбовался?

– Сходил бы к Контролерам, Гена, – вздохнул я. – Они ж должны следить за здоровьем личного состава.

– Может, и должны... Схожу попозже. Сегодня еще погудим с пацанами малость, и пойду. Все равно деньги кончаются.

Я завалился на матрас и тоже начал глядеть в потолок. Последнее время меня мучил вопрос: почему им всем здесь так хорошо и весело, а мне нет? Почему они так красиво вписались в эту пустопорожнюю жизнь? И ведь не похоже, что притворяются.

Может, я личность исключительная? Может, у меня судьба особенная? Приятно, конечно, так думать, но какой мне прок от моей особенной судьбы? Валяюсь вот один на матрасе, не знаю, чем заняться...

За Геной зашел какой-то друг, помог подняться, и оба ушли. Видимо, гудеть... Я наугад взял из-под кровати какую-то книжку и попробовал читать.

Но ничего не вышло. Стоило устроиться поудобнее, в комнату ввалились двое парней. Один – толстый и белобрысый, второй же, наоборот, – маленький, скукоженный, с растопыренными ушами, похожий на мартышку.

Толстый посмотрел на меня и часто-часто заморгал.