Все, чего я не сказала - Селеста Инг

– Нет, – ответил Джеймс. Голос у него дал петуха, как у юнца. – На свидания не ездил.

Лидия чувствовала себя маленькой, и острой, и твердой, как канцелярская кнопка.

– Потому что у тебя не было свиданий. Да? – Пауза. – Почему? С тобой никто не хотел встречаться?

На сей раз Джеймс не отвел глаз от дороги; руки на руле закаменели, локти сдвинулись.

– Да ладно тебе, – сказала Луиза. – Вот уж не поверю.

Ее рука снова легла Джеймсу на локоть и лежала, пока они не доехали до дантиста, пока Джеймс не затормозил и не сказал, к ярости Лидии:

– До завтра.

Лидия глазами сверлила ему затылок, но Джеймс не догадался, что дела нехороши. В транспортном отделе поцеловал дочь в щеку и сел.

– У тебя все получится, – сказал он. – Я тебя тут подожду.

Воображая, как она обрадуется правам, про эпизод в машине он уже позабыл. А Лидия, взбаламученная якобы раскрытой тайной, ушла, ни слова не сказав.

В аудитории какая-то женщина дала ей экзаменационный бланк, карандаш и велела сесть за любую пустую парту. Лидия направилась в дальний угол, перешагивая рюкзаки, сумочки и ноги парней в предпоследнем ряду. Все, что говорил ей отец, теперь отдавалось новым эхом: «Друзей много не бывает». Она представила, как мама сидит дома, стирает белье, заполняет кроссворд, а отец тем временем… От ярости Лидия кипела – от ярости на отца, от ярости на мать, которая это допустила. От ярости на всех подряд.

Тут она заметила, что в аудитории стоит мертвая тишина. Все склонились над бланками. Лидия глянула на часы, но те не сообщили ничего путного. Когда начался экзамен? Когда закончится? Часы знали только время: три сорок одна. Секундная стрелка протикала с одиннадцати на двенадцать, длинная железная игла минутной перепрыгнула на одно деление. Три сорок две. Лидия раскрыла бланк. «Какого цвета знак “стоп”?» Она кружком обвела «Б: красного». «Что делать, если видишь или слышишь, что приближается транспортное средство службы спасателей?» Лидия заторопилась, карандаш сорвался, зазубренным когтем вылез за границу поля. Впереди встала девочка с косичками, и женщина у доски поманила ее в соседнюю аудиторию. Затем то же случилось с девочкиным соседом. Лидия снова посмотрела на бланк. Двадцать вопросов. Осталось восемнадцать.

«Если автомобиль заносит, вы должны…» Все варианты походили на правду. Ладно, это потом. «Когда на улицах и шоссе особенно скользко?» «Какую дистанцию между вашим автомобилем и впередиидущим вы должны соблюдать при благоприятных дорожных условиях?» Усатый мужик справа закрыл бланк и отложил карандаш. «В», наугад ответила Лидия. «А». «Г». На следующей странице обнаружился список фраз, которые она не могла закончить. «Двигаясь позади большого грузового автомобиля по шоссе, вы должны… Для безопасного преодоления поворота вы должны… Выезжая задним ходом, вы должны…» Она перечитывала вопросы и застревала на последних словах, точно игла на заезженной пластинке: вы должны, вы должны, вы должны. Кто-то мягко коснулся ее плеча, и женщина, раздававшая бланки, сказала:

– Прости, деточка, время вышло.

Лидия так и сидела, сгорбившись над столом, будто слова эти не станут правдивы, пока она не взглянет женщине в лицо. На листе сгустилось темное пятно, и Лидия не сразу сообразила, что это слеза, что это она плачет. Она смахнула слезу с бумаги, отерла щеку. Все уже ушли.

– Ничего страшного, – сказала женщина. – Нужно только четырнадцать правильных ответов.

Но Лидия-то знала, что нарисовала всего пять кружков.

В соседней аудитории, где какой-то дядька скармливал бланки считывающей машине, Лидия уколола палец карандашом.

– Восемнадцать правильно, – сказал дядька девушке перед Лидией. – Отнесите это на стойку – вас сфотографируют и выдадут права. Поздравляю.

Довольная девушка слегка подпрыгнула в дверях; Лидии хотелось ей врезать. Наступила пауза – дядька читал бланк Лидии, а Лидия рассматривала засохшую грязь у него на сапоге.

– Ну, – сказал дядька, – не переживайте. Многие в первый раз заваливают.

Он положил лист ответами вверх, и Лидия снова увидела пять темных кругов, похожих на родинки, посреди голого листа. Результатов она ждать не стала. Машина всосала бланк, а Лидия мимо дядьки пошла в вестибюль.

У стойки выстроилась длинная очередь за фотографиями. Усатый пересчитывал купюры в бумажнике, прыгучая девушка ковыряла лак на ногте, девочка с косичками и ее сосед уже ушли. На скамейке ждал Джеймс.

– Ну, – сказал он, глянув на пустые руки Лидии, – и где?

– Я не сдала, – ответила она.

Две женщины, сидевшие рядом с Джеймсом, посмотрели на нее и поспешно отвели глаза. Отец моргнул – раз, другой, будто не расслышал как следует.

– Ничего страшного, милая, – сказал он. – В выходные можно еще раз попробовать.

В мареве разочарования и унижения Лидия даже не вспомнила и не обрадовалась, что экзамен можно пересдать. Утром Нэт уедет в Бостон. Думала она лишь об одном: «Я застряну тут навеки. Я никогда не выберусь».

Джеймс ее приобнял, но его рука весила как свинцовая плита, и Лидия передернула плечами.

– Может, домой поедем? – спросила она.

– Как только Лидия войдет, – сказала Мэрилин, – мы все кричим: «Сюрприз!» А потом ужин, а после ужина подарки.

Нэт наверху собирал вещи, и Мэрилин вслух составляла планы наедине со своей младшенькой, хотя разговаривала отчасти сама с собой. Ханна, счастливая, что мать обращает на нее внимание, пусть и за неимением других собеседников, глубокомысленно кивнула. Поупражнялась вполголоса – «Сюрприз! Сюрприз!» – и посмотрела, как мать голубым пишет имя Лидии на плоском торте. Торту полагалось походить на автомобильные права – прямоугольник в белой глазури, с фотографией Лидии в углу, где на правах фотография. А внутри шоколадный торт. Поскольку этот день рожденья особенный, Мэрилин испекла торт сама. Тесто из коробочной сухой смеси, что уж врать-то, но замесила она сама: одной рукой водила миксером, другой придерживала побитую алюминиевую миску, чтоб не елозила под венчиками. Мэрилин разрешила Ханне выбрать тюбик с глазурью, а теперь выдавила остатки из одного – успев написать ЛИД – и полезла в пакет за следующим.

Какой особенный торт, подумала Ханна, – он и на вкус, наверное, очень особенный. Лучше, чем просто ванильный или шоколадный. На коробке женщина с улыбкой наклонялась над куском торта. И написано: «Смешивайте с любовью». Любовь, решила Ханна, сладкая, как мамины духи, и мягкая, как суфле. Она украдкой продавила пальцем ямочку в очень гладкой поверхности торта.

– Ханна! – рявкнула Мэрилин и отпихнула ее руку.

Пока мама лопаткой разглаживала вмятину, Ханна языком потрогала глазурь на пальце. Такая сладкая, что заслезились глаза, и, когда Мэрилин отвернулась, Ханна обтерла палец об изнанку скатерти. Между мамиными бровями пролегла морщинка – ясно, что мама расстроилась. Ханну подмывало опуститься на колени, прижаться головой к ее бедру, обтянутому фартуком, – так мама поймет, что Ханна не хотела портить торт. Она шагнула к матери, но та отложила тюбик, не дописав букву, подняла голову и прислушалась.