Когда придет Волчок - Нина Стожкова

Вскоре один из дуделкинских «классиков» предложил Маше, только что окончившей школу, стать его секретарем и выполнять за него рутинную бумажную работу. Девушка долго не раздумывала. Она закричала «да!» и запрыгала от радости, потому что поняла: это еще один шаг к судьбе «профессионального поэта». Был, правда, один небольшой минус. Шеф, беседуя с девушкой о письмах читателей или поправляя неудачные строки в ее стихах, все чаще гладил ее костлявое плечико. Впрочем, Машу это не смущало.

«В каждой профессии есть свои издержки», – думала она, не слишком отодвигаясь от классика отечественной словесности и поглядывая на него влажными мышиными глазками.

Лина и Башмачков поблагодарили поэтессу «за чудесный вечер» и заторопились на выход. Милана уже сидела на привычном месте – за стойкой администрации. Пара подошла к ней, чтобы выразить свой восторг.

– Как прекрасно вы на рояле играете! Спасибо за доставленное удовольствие! – воскликнул Башмачков и церемонно поцеловал девушке руку. Милана смутилась и густо покраснела.

– Наверное, вы профессиональный музыкант? – спросила Лина.

– Всего лишь музучилище окончила, – сказала девушка. – С таким образованием два пути – в детсад музработником или в санаторий культоргом – после ужина «музыкальный час» проводить. Типа того, что я у вас сегодня замутила. Музработникам платят копейки, вот я и устроилась сюда администратором. А то на «творческую» зарплату даже вечернее платье не купишь.

– И платье у вас прелестное, и иероглиф на плече красивый, – продолжил рассыпаться в комплиментах Башмачков. – Кстати сказать, а что он означает?

– Это японский иероглиф, и он означает «месть», – сказала девушка с очаровательной улыбкой. Из уст милого создания столь зловещее слово прозвучало диковато, и Лина с Башмачковым переглянулись.

– Ваше исполнение украсило затянувшееся выступление Марии Кармини. Без вашего, Миланочка, участия мы бы до конца эту пытку не высидели, – польстила Лина девушке.

– Кармини! – правда, красиво звучит, – лукаво взглянула на нее Милана.

– Наверное, Мария итальянка? – предположила Лина.

– Ха-ха-ха! Такая же итальянка, как и мы с вами.

Милана явно собиралась сообщить какой-то секрет поэтессы. Лина с Башмачковым навострили уши, но за их спинами раздался звонкий «пионерский» голос.

– Миланочка, как хорошо, что вы еще не ушли!

К стойке администратора подскочила Кира Коровкина и обрушила на девушку ворох бытовых вопросов: сколько программ принимает телевизор, можно ли заказать завтрак в номер, когда будет починена люстра в холле. Когда Кира спросила, сколько стоит вечернее платье девушки, Лина уже была готова ее укусить. Потом подошли другие участники семинара и Милана, извинившись перед Линой и Башмачковым и подмигнув им, пообещала «вернуться к нашему вопросу» завтра.

Когда при Станиславе Ильинской кто-то принимался рьяно обличать «Совок», она помалкивала. Разве можно убедить либеральных горлопанов в очевидном? В том, что большинство прежних «властителей дум» в наши дни превратились из элиты общества в люмпен-пролетариев? Или в том, что тиражи книг упали в десятки и даже в сотни раз? Или в том, что толстые литературные журналы, прежде издававшиеся огромными тиражами, закрылись, а те, что чудом уцелели, сдают в аренду свои помещения и влачат жалкое существование? Что толку рассказывать молодым хипстерам о том, что в советское время люди читали толстые книги и вели интеллектуальные беседы на кухне за рюмкой водки, а не пялились в экраны гаджетов в кофейнях и зависали вечером над сериалами?

Ильинской было что вспоминать и о чем жалеть. Взять хотя бы радостное и безмятежное детство в конце восьмидесятых. Отец – секретарь Союза писателей СССР и главный редактор одного из толстых литературных журналов, мать – известная переводчица худлита со скандинавских языков. Книги отца, Марлена Ильинского, издавались и переиздавались огромными тиражами. Мать, Нора Ильинская, часто ездила в заграничные командировки от иностранной комиссии Союза писателей. Одним словом, Ильинские были дуделкинской элитой, и остальные, не столь успешные жители поселка, искали их дружбы и покровительства. Соседи часто приходили в гости с подарками для единственной дочки Ильинских, и Стася в те моменты чувствовала себя настоящей принцессой и маленькой хозяйкой гостеприимного замка.

Самые счастливые воспоминания Стаси о детстве были связаны с Пицундой. В трудные минуты она закрывала глаза и представляла себе Дом творчества писателей, спрятанный в самшитовой роще на берегу Черного моря. Стоило ей потом учуять тяжелый аромат роз в ботаническом саду или кофе, сваренного на песке в столичном ресторанчике, или запахи эвкалиптовых деревьев где-нибудь в Турции, как она тут же вспоминала Пицунду. Крепкий кофе, как и домашнее виноградное вино в оплетенных бутылках, детям пить, конечно, не разрешали. Зато Стася и другие писательские детишки часами валялись на горячей гальке у кромки прибоя и наблюдали, как самые молодые и поджарые обитатели Дома творчества мчатся на водных лыжах за маленьким катером. В Пицунде было прекрасно все: первая черешня в июне и медовые дыни в августе, большой теннис на корте днем и кинокомедии Гайдая в кинозале вечером, умные разговоры взрослых после ужина, во время которых можно было незаметно убежать на пирс и любоваться звездами над антрацитовым, а не бирюзовым или ярко-голубым, как днем, Четным морем.

Станислава едва успела окончить школу, как жизнь в стране переменилась сразу и навсегда. Словно она оказалась в пицундском кинотеатре, где после показа симпатичной французской комедии с красивыми героями включили свет, и сразу стали видны обшарпанные кресла и обрюзгшие от беспробудного пьянства лица немолодых писателей. Все стало другим. Союз писателей СССР, еще недавно всесильный властитель и распорядитель судеб литераторов всех мастей, развалился на несколько мелкотравчатых организаций, вечно враждующих между собой. Толстый журнал, который возглавлял отец Стаси, поначалу погряз в долгах, а потом и вовсе закрылся. Писатели – те, кого прежде не печатали, стали активно бороться с «секретарской литературой». Вскоре пошли разоблачительные съезды писателей, и «кто был никем, тот стал всем». Отнюдь не все писатели-правдорубы в брежневско-сусловские годы были диссидентами. Некоторые просто недотягивали до уровня других в силу недостаточной одаренности. Однако они сразу же учуяли: политическая повестка в стране поменялась, появился шанс задвинуть прежде удачливых коллег подальше, а самим занять их место. Зарубежных авторов, симпатизировавших коммунистической идее, тоже внезапно перестали печатать, и Нора Ильинская осталась без работы. Словом, семья «литературного генерала» Ильинского из состоятельной, респектабельной и влиятельной стремительно превратилась в обычную «ячейку общества», обнищавшую на сломе эпох и потому не слишком интересную прежним друзьям.

Поступать в Литературный институт, куда Стасю готовили с детских лет, теперь казалось ей по меньшей мере глупым. Зачем пополнять ряды нищих писателей, почти маргиналов, и входить в профессию, которая в одночасье перестала владеть умами и переехала на обочину новой жизни?