Заклинательница бурь - Мира Вольная

— Софи! — горячая рука сжала мне плечо, слегка толкнула, помогая разорвать контакт с картой.

— Лерой, — прохрипела я, сглатывая вязкую, кислую слюну. — За… Запри комнату.

Прикажи никого не пускать… — слова давались с трудом, от страха дрожали голос и руки.

— Софи?

— Плохо… — дышать было невероятно тяжело, на грудь будто опустили камень, запах пепла забивал нос, душил. Лицо мужчины расплывалось, голова кружилась так, что я почти ничего не видела. Зима…

— Карты… не трогать… Не пускай… — и тьма поглотила меня полностью, только на этот раз не было в ней ярких красных пятен, так похожих на краску.

Я очнулась через три оборота, просто вынырнула из черноты и открыла глаза. Рядом, в кресле, сидел Алекс, скрестив ноги и подперев голову кулаком, глаза Повелителя были закрыты, и он отчего-то хмурился. Я попробовала приподняться на локтях, но в следующий миг меня придавило к постели. Повелитель нависал надо мной и кривил губы.

Длинные белые волосы щекотали щеку, ледяные глаза недобро сверкали, дыхание было ровным, а еще он молчал. Просто смотрел и молчал. Я отчего-то тоже не могла ничего сказать, завороженная танцем стихии в его глазах. Серебристо-стальные, они держали меня в плену, как и его запах, его руки, его губы. Губы?

— Я обещал выпороть тебя, помнишь? — прошипел, наконец-то, грун.

Смысл сказанного дошел до меня только спустя несколько вдохов, и я неверяще уставилась на мужчину, сглатывая сухой комок в горле. Стало почему-то жарко.

— Отвечай мне, Софи, — большая прохладная ладонь легла на щеку, не давая отвернуться.

— Помню, — пробормотала я. Голос был едва различим за грохотом собственного сердца и шума крови в ушах. — Но… Алекс, ты оставил мне кристаллы, я не думала…

— В том то и дело, что ты не думала!

— Алекс, мне стало плохо не из-за нелепых гаданий, — попробовала зайти с другой стороны. Но… не сложилось. Грун склонился еще ниже, заставляя вжаться в подушку.

— Да неужели? Я тут полтора оборота сидел, делясь с тобой магией. Вливал и ждал, ждал и вливал. Хочешь, подробно расскажу, как несчастный Лерой метался по поместью в поисках хоть кого-то, кто бы рассказал, что ему делать, пока он меня ждал? Хочешь услышать, насколько горячими были твои руки, Софи? Как раскаленные угли! Хочешь узнать, как часто билось твое сердце? Три удара за луч. За луч, ведьма!

— Алекс… — я не знала, что сказать. Да, я, действительно, перегрелась, но не так сильно, как он утверждал. Так что же происходит? Первый шок после его слов прошел, я слегка приподнялась, вздернула подбородок. Да какого духа грани я тут перед ним распинаюсь?

Он же ничего слышать и слушать не желает. Бесится только. — Можешь ногами потопать, — предложила с улыбкой, уперев ладони в широкую грудь. — Говорят, помогает.

— Ты не ведьма, ты — наказание, — вдруг простонал он, порывисто наклонился, перехватывая мои руки, и поцеловал. Прижался губами, сминая, стирая остатки разума.

Терзал мой рот, действительно, наказывая, покусывал… и глухо билось в груди сердце.

Мое или его? Вкус ликера и горького шоколада растекался по языку, обволакивал небо, горел на губах, жег. Его дыхание заменило воздух, движение больших пальцев по моим запястьям и ладоням, осторожное и едва ощутимое, отчего-то отдавалось во всем теле.

Мой второй поцелуй был однозначно лучше первого хотя бы потому, что в этот раз я не так растерялась.

Он не застал меня врасплох.

Почти.

Я была готова к тому, что почувствую.

Почти.

Я знала, чего ожидать.

Почти.

Я могла ответить.

Почти.

И я отвечала. Как умела, пусть неловко, пусть несмело, но стараясь не уступить ему ни в чем. Ведьма внутри наслаждалась. Я наслаждалась. Зима, мне казалось, нет ничего вкуснее, ничего горячее, ничего прекраснее. Зачем мне тигриные острова и теплый океан?

Когда огонь — вот он, просто руку протяни.

Его губы были жесткими, его движения такими же стремительными, как и он сам, порывистыми, безудержными, настойчивыми. Это поцелуй был как сам Алекс — невозможным, невыносимым, сбивающим с толку. Ветра! А ведь это только поцелуй, всего лишь поцелуй! Алекс ничего не делает, лишь осторожно продолжает гладить мои запястья и ладони. И завеса белых длинных волос словно отгородила от всего мира.

Язык Алекса погладил небо, уголок рта, мужчина мягко сомкнул зубы на нижней губе, и сорвался стон, негромкий, но в ушах отчего-то отозвался гулом.

Что я делаю?

Я замерла на вдох, отрезвленная проскользнувшей мыслью, грун тоже застыл. Выпустил мои руки, резко поднялся. Брови сурово сведены, непроницаемое лицо, острый взгляд, тяжелый, почти колющий. Он так на советников своих смотрит, когда они что-то делают не так, и министры неизменно отводят глаза. Я глаз отводить не собиралась и говорить ничего не собиралась. Я видела, как часто вздымается широкая грудь, видела, как сжимаются в кулаки руки.

— А сегодня ты уже не боишься? — вдруг сощурился он.

— Чего? — вырвалось хриплым в ответ.

— Моих поцелуев.

Я села, склонила голову на бок, уставилась на собственные руки, медля с ответом.

Нарочито медля. Отвечать ему не хотелось, но Алекс без ответа уходить не собирался.

— Боюсь, Александр Гротери. Ты же знаешь, зачем спрашиваешь?

— Ты всегда меня боялась, — нахмурился грун, садясь рядом со мной. — Почему?

— Потому что ты пройдешь и не заметишь, потому что наша дружба гораздо дороже мне, чем мимолетное влечение, потому что… если у меня не будет тебя, у меня не будет никого.

— Софи…

— Что? Я же знаю, вижу, что ты несерьезен. Ты изводишь меня, словно проверяешь мою выдержку, подкалываешь, а я не могу дать тебе отпор. Знаешь, почему я все время прощаю тебя? Знаешь, почему терплю советников, эту долбанную дроу, почему никогда не выхожу из себя? А почему ни разу не врезала тебе, хотя иногда хочется просто до зуда?

Почему всегда так сдержана и холодна? Почему стараюсь быть незаметной?

— Милая…

— Потому что я боюсь потерять тебя, Алекс, потому что ты единственный, кто у меня есть. Дурной, взбалмошный, порывистый грун. И дело тут не в гребаной стихии, не в том, что я боюсь остаться без твоей энергии, или что-то подобное… Поверь, я нашла бы выход, — я сбросила с плеча мужскую руку, как ядовитую змею. — Дело в том, что ты — единственное живое существо, которое у меня осталось.

— Зима, Софи…

— Иди к духам грани, Александр Гротери, — тихо оборвала я мужчину, указывая ему на дверь. — Просто уйди. Просто не трогай меня какое-то время, и все у нас будет по-прежнему.