По субботам не стреляю - Вера Михайловна Белоусова

«Масоны!» Другие: «Провокация!» Ну а третьи, может быть: «Вранье!» Так все и так орут. А он теперь в центре внимания. Что и требовалось.

– Маринка, – ни с того ни с сего проговорила я, – а помнишь, мама как-то сказала, что, может, дело не в том, что Никита кому-то мешал, а в том, что кому-то он был нужен мертвым?..

– Помню, – кивнула сестра. – Ну и что?

– Ничего, – пробормотала я. – Сама не знаю...

В эту минуту зазвонил телефон.

– Не пойду, – заявила я, с ненавистью глядя на телефонный аппарат. – Это Костя.

– Почему именно Костя? – удивилась сестра. – Как будто, кроме Кости, и позвонить некому!

– Подойди, я тебя прошу, – прошипела я. – Меня нет дома.

Сестра покорно сняла трубку. Через минуту она протя­нула ее мне и, прикрывая рукой микрофон, сказала:

– Это тебя. Какой-то мужик. Незнакомый. Иностранец.

Я взяла трубку.

– Добрый день, – сказал удивительно приятный мужской голос с ярко выраженным венгерским акцентом. – Моя фамилия Лендел.

– Добрый день, – растерянно ответила я. Надо же – я ведь опять успела забыть о нем напрочь!

– Могу говорить по-венгерски? – спросил он.

– Да, пожалуйста, – я перешла на венгерский.

– Вы оставили сообщение...

– Да, – сказала я. – Но я звонила не от своего имени. Меня просил об этом агент Добрынина – Антон. Он был напуган вашим исчезновением, пытался позвонить вам в Будапешт, но ему отвечали по-венгерски. Если не возражаете, я дам вам его телефон...

– У меня есть его телефон, – сказал Лендел. Потом он немного помолчал и внезапно огорошил меня следующим вопросом: – Скажите, Ирина, у вас рыжие волосы?

– Да, – тупо ответила я. – А что? Какое...

– Не сердитесь, ради бога. Я просто хочу понять, с кем говорю... Значит, вы – та самая Ирина... это про вас Добрынин пел: «Костер твоих волос»...

Я молчала, ожидая продолжения.

– Он говорил мне, что у него есть... э-э... подруга, – кажется, так он выразился, – которая знает венгерский язык. М-да... Костер... Значит, это с вами разговаривала моя дочь...

«Ненормальный? – пронеслось у меня в голове. – Какая еще дочь?»

– Так может быть, вы позвоните Антону? – робко предложила я. – Он волнуется: думает, с вами что-то случилось...

– Позвоню обязательно, – твердо пообещал он. – Потом. А пока, если можно, поговорю с вами. Аги меня просила. Она чувствует себя виноватой. Особенно перед вами...

«Аги? Господи, кто это – Аги?» – лихорадочно соображала я.

– Да я и сам хотел, – продолжал он. – Видите ли, мне кажется, вы тот самый человек, с которым мне нужно поговорить...

Интересно, почему это именно со мной? Может, дело в том, что я говорю по-венгерски? Людей, которые его знают, на свете не так уж много, и к ним у венгров особое отношение...

– Говорите, – недоумевая, согласилась я.

– Я понимаю, что мой внезапный отъезд мог показаться странным, если не подозрительным, но у меня не было выхода. Антон, вероятно, сказал вам, что я приехал в Москву, чтобы окончательно договориться о гастролях Добрынина. С нашей стороны все было готово. Мы даже издали что-то вроде либретто – перевод самых известных песен на венгерский. Я привез ему показать... Программа была готова. Собственно, все дела можно было кончить в один день... Но я решил задержаться... Дело в том, что я приехал в Москву не один, а с дочерью... Она школьница, ей шестнадцать лет. Моя жена была русская, она умерла десять лет назад. Аги говорит по-русски, но плохо. Пока жена была жива, они каждое лето ездили в Россию, а после ее смерти девочка не была там ни разу. Поэтому я решил взять ее с собой. На свою голову... Понимаете, у нее к России совершенно особое отношение. Россия для нее связана с матерью, с детством, со сказками... Не просто страна, а какое-то тридевятое царство... Теперь представьте себе: приезжает она в это тридевятое царство и видит настоящего русского богатыря из сказки... Словом, Добрынин произвел на нее неизгладимое впечатление. Иначе и быть не могло, и я, дурак, должен был предвидеть это заранее. Но я оказался дураком вдвойне: я не только этого не предвидел, но и ничего не заметил. В субботу утром она отказалась идти со мной гулять, сказала, что устала и хочет побыть в номере. Когда я вернулся, она лежала на кровати и читала. Потом мы включили телевизор и услышали эту кошмарную новость... С Аги такое творилось – не могу вам передать. Она плакала, билась, умоляла ее увезти. Только тогда я наконец понял... Но мало того... Она призналась мне, что днем не сидела в номере, как я думал, а ходила к дому Добрынина...

И тут я догадалась. Так вот что казалось мне знакомым! Акцент. Она говорила с венгерским акцентом.

– В костюме цыганки? – спросила я. – Она нарочно отпугивала от него женщин?

– Теперь вы поняли? – ответил он вопросом на вопрос. – Мне необходимо было ее увезти – я просто не мог поступить иначе. Она была в таком состоянии... Я всерьез опасался за ее психику. Нужно было срочно увезти девочку из этого кошмара. Я надеялся, что дома она придет в себя. И кроме того... Если бы как-нибудь всплыло, что она тогда болталась около того самого дома, с ней наверняка захотели бы побеседовать, а она, видит бог, была не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Она могла просто не выдержать. Вот почему я уехал. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – ответила я. – Вполне. И как она сейчас?

– Очень сильно потрясена. И все-таки дома она немного пришла в себя – мне так кажется по крайней мере. Правда, время от времени повторяет, что накликала беду своими пророчествами... С Антоном она разговаривать побоялась и притворилась, что не понимает по-русски.

– Все ясно, – сказала я. – Ну что ж... Спасибо за ин­формацию.

– Не за что, – ответил Лендел. – Не знаю, какой в этой информации толк... Во всяком случае, я свое дело сделал. Спасибо вам, Ирина, что выслушали.

Я собиралась попрощаться и положить трубку, но в этот момент сестра, успевшая по моим репликам реконструировать картину, быстро написала что-то на бумажке и подсунула ее мне под нос.