Только хорошие умирают молодыми - Алексей Гридин

Интересно, дома ли Тайлаков? Вообще еще едва-едва перевалило за время обеденного перерыва. Так что если Сережка сегодня на службе, то снайпер зря сюда пришел, и придется ему снова решать проклятый вопрос — продолжить бесцельное кружение по улицам или вернуться домой. Впрочем, оба варианта заведомо проигрышны.

На его счастье, Сережка оказался дома. Он оттрубил ночную смену на посту и теперь имел полное право отсыпаться. Но Тайлаков принадлежал к той породе людей, которая могла не спать и ночь, и две, и три, довольствуясь потом четырьмя-пятью часами сна. Так что, когда Олег постучал в дверь, хозяин квартиры был уже на ногах, и по его свежему виду нельзя было даже предположить, что с вечера до утра он занимался тем, что берег покой мирно спящего «нашего города».

— Привет! — бодро поздоровался он. — Что, дома не сидится и в «серую зону» за хвостами тоже не хочется?

— Да ну их, эти хвосты, — буркнул Олег, заходя в прихожую и разуваясь.

— О-о-о, — протянул Тайлаков. — Наш снайпер не в духе.

— Есть немного, — признался Музыкант. — А у тебя с духом как?

— Неплохо. От меня Ленка ушла, — ответил Сережка.

Сообщил он это с бодрой улыбкой.

— Что, как обычно?

— Ага. — Хозяин квартиры махнул рукой. — Слово за слово, то ей не нравится, это не нравится, то я не сделал, и это я не сделал тоже. Шмякнула тарелку о стену, заорала, что жить со мной — сплошное мучение, что я — чудовище, исчадие ада, и еще кое-что нецензурное, надела шубу — и только я ее и видел.

— Ничего, — успокаивающе сказал снайпер. — Вернется.

— Конечно. — Тайлаков пожал плечами. — Она всегда возвращается. А мы с тобой, Музыкант, пока что как мужик с мужиком по соточке хлопнем. Ты же не против?

— Кто, я? Против? Исключительно «за».

Из холодильника была извлечена бутылка, водка плеснулась по стопкам. Нож распластал батон колбасы, отхватив пару розовых ломтей. Олег накрыл своим колбасным ломтем кусок хлеба, взял в одну руку стопку, в другую — бутерброд.

— Ну, — сказал Сережка, затем выдержал паузу и добавил: — Будем.

Они выпили.

— Знаешь, кстати, чего мы в этот раз с Ленкой не поделили? Представь, она про ребенка разговор завела.

— Ребенка? — переспросил Музыкант. — Вы что, детей хотите?

Тайлаков махнул рукой.

— Если бы «мы», — ответил он. — Это ее идея. Вынь и подай ей.

— А ты-то чего?

— «А ты-то чего»? — передразнил снайпера Тайлаков. — Вот у тебя, дружище Музыкант, почему детей нет?

— Как тебе сказать, — растерялся Олег. — Сам подумай — какой из меня отец?

— Все так говорят, — безапелляционно заявил Сережка. — Когда приперло бы, быстро бы научился пеленки менять и ночью просыпаться. По тревоге же просыпаешься — вот и считай, что это та же самая тревога. В общем, просто ты не задумывался об этом всерьез. Далек ты от этих проблем, а сестренка моя слишком умна, чтобы тебе с такими глупостями докучать. Знает, что ты не терпишь, чтобы твою независимость ограничивали, а ребенок, Олег, это такое ярмо на шею. Но это ярмо приятное, а ты никогда в жизни не поверишь, что от зависимости можно получать удовольствие.

Действительно, представить такое Музыканту было трудновато. Зависит ли он от Иришки? От кого-то еще? Ему хотелось думать, что нет такой цепи, на которую его можно было бы посадить.

— Хорошо, — кивнул Олег. — Булькни мне еще полста грамм и скажи: если со мной все так просто и понятно, ты-то почему от детей отказываешься?

— Потому что я будущего у нас не вижу, — тихо сказал Тайлаков. — Вернее — вижу… Но то, что я могу разглядеть, мне не нравится.

Сережка подошел к окну и отбросил занавеску.

— Посмотри. — Он приглашающе махнул рукой.

Олег подошел, встал рядом с ним и выглянул во двор. Там пылали расставленные кругом факелы. Снег между ними был залит водой, и по отсвечивающему оранжевым льду носились на коньках несколько детей.

— Видишь? — спросил Тайлаков. — Может быть, это — будущее. Но не наше будущее, а их собственное. Потому что они совсем другие. Не веришь? Пойди к ним и спроси. Узнай, что им известно про Китай и Африку, кто такие жирафы и почему Гитлер проиграл Вторую мировую. Кто-то еще, может быть, помнит из школы про жирафа и Гитлера, но чем больше будет проходить времени, тем хуже они будут помнить, чем один из них отличается от другого и у кого длинная шея, а кто начал самую большую в истории человечества войну. Их станет интересовать совсем другое, а мы с тобой, Олег, вымрем как динозавры. Или, в лучшем случае, станем реликтами. Экспонатами музейными. Потому что у нас с ними со временем останется слишком мало общего. И мне не хочется, чтобы мой ребенок родился в мире, где его отец будет не более чем анахронизмом.

— Думаешь? — усмехнулся Музыкант.

— Знаю, — твердо ответил Тайлаков.

— Ничего ты не знаешь, — Снайпер задернул занавеску. — Все меньше общего… Мы — люди, и это нас объединяет. А я в детстве тоже любил кататься на коньках.

— «Мы — люди», — передразнил его Сережка. — Кто все время утверждает, что не такой, как все? Я, что ли? Ну ладно, предположим, мелочи все это. Так, ерунда. Ты посмотри, вечер на улице, темно — и сколько окон горит в доме напротив? Олег, я же в центре живу, сюда люди несколько лет назад начали перебираться, занимая пустые квартиры. И все равно — жилых квартир чертовски мало. Конечно, в Городе не сто человек живет, не тысяча, и даже не десяток тысяч. Но этого не хватит, чтобы, если что, восстановить цивилизацию с нуля.

— А сколько людей жило на Земле миллион лет назад? — упрямо спросил Музыкант. — Думаешь, их больше было?

— Не знаю. И знать не желаю. Не было никакой первобытности, Музыкант. И Гитлера не было, и Аллы Пугачевой — тоже, и Пушкин не сочинял «Евгения Онегина», а Дантес не стрелялся с ним на дуэли. Жирафов тоже нет. Это все — сон, дружище, и мы проснулись от него всего лишь четыре года назад. Катастрофа — не конец, а начало, и ничего до нее не существовало. Такой вариант тебя устраивает?

— Замолчи! — зло бросил Олег и тут же сам устыдился своего тона.

Но и Сережка понял, что зашел слишком далеко.

— Извини, — буркнул он. — Я забыл, что ты не в настроении, да я и сам сегодня что-то не с той ноги встал. Ленка эта еще со своими закидонами… Просто… Иногда посмотришь в окно — и, если честно, жить не хочется. Я сейчас буквально одну вещь еще скажу, ты послушай меня, пожалуйста.

Он посмотрел на Олега, и тому неожиданно померещилось, что Тайлаков, взрослый мужик даже по меркам казавшегося волшебным сном докатастрофного времени, готов заплакать. Музыкант неловко кивнул — он всегда испытывал неловкость, когда другие люди начинали распахивать свою душу. Особенно перед ним.

— Я летом ходил на окраину — ты того района, может, даже не знаешь. Надо было разобрать несколько старых домов: мы там трубы искали, чтобы канализацию подлатать. Так вот, там все зарастает — настоящие джунгли. Представляешь, поле подсолнухов — высоченных, в человеческий рост и еще выше. — Он махнул рукой у себя над макушкой, показывая, какие вымахали подсолнухи. — И среди них торчит крыша с трубой, почти незаметная. Еще несколько лет — и некоторых домов уже не найдешь. Даже в центре тополя, которых никто не подрезает, ветками стекла выбивают и прорастают в квартиры. Не видел? Нет? Да просто внимания не обращал, наверное; если захочешь, я тебе покажу как-нибудь. Ну вот… Понимаешь, мне вымирать-то не так уж и страшно — обидно только. Совсем по-другому я себе конец цивилизации представлял. До конца света должны были дожить мудрые праведники, сами себе библиотека и исследовательский центр, способные на равных разговаривать с природой, решать любые задачи, гасить звезды и зажигать новые. Играть галактиками в футбол. Вот на этом можно было бы и остановиться. Сделать что-нибудь эдакое, чтобы вся Вселенная знала — мы жили. Тогда и уйти не стыдно. А так… Как-то пусто и бесполезно — что были мы, что не было нас. До сих пор одна цивилизация, исчезая, передавала что-то следующей — эстафета такая, сквозь время. А нам кому и что передавать?