Тень Аламута - Андрей Басирин

Смех принцессы оборвался.

— Отчего же нехорошо? Чаша нехорошо?.. Почему?

— Дело в том, сударыня, что я несколько лет отдал схоластическим наукам.

— И? — магистр грозно нахмурил брови.

— Эх, мессир! Не при дамах будь сказано — они там символы толкуют. Увидят одно — придумают. И всё охально, конфузно так. Герменевтика одним словом. Не при дамах…

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее.

Толстый храмовник вконец смутился. Он мелкими шажками просеменил к Годфруа, и что-то зашептал ему на ухо. С каждым словом на лице де Сент-Омера проступало изумление.

— Да иди ты! — наконец воскликнул он. — Святая пятница, вот старые перечницы… Нет, ну вы подумайте! Воистину хорошее дело схоластикой не назовут.

Гуго напрягся:

— Что там, Годфруа? Не томи.

— Воистину, мессир, язык не поворачивается повторить. Сравнить копье Лонгиново с детородным членом, а чашу Христову… помилуйте! с женским лоном! Это только брат Роланд придумать мог.

Мелисанда возмущенно зашипела:

— Да что вы говорите такое! Сударь!

Звук пощечины — и на скуле крестоносца проступила алая пятерня.

— Вон! И ты, Роланд, тоже! Убирайтесь немедленно!

— Сударыня, — залебезил тот. — Молю, не лишайте счастья…

— Немедленно!

Годфруа унижаться не стал. Он поклонился и ушел с издевательской улыбкой на устах. Гуго задумчиво смотрел вслед:

— Может, ну его, этот целибат? А то ударятся в эту… схоластику. Позора не оберешься.

Когда крестоносцы убрались, он вздохнул:

— Прошу простить их, сударыня. Сами понимаете: солдафоны. Молодежь. На язык несдержанны, о женском лоне лишь думают… Умоляю, не судите строго.

— Да бог с ним, с лоном, — отмахнулась Мелисанда. — Я же не первый день живу. У матушки моей, де Пейн, наоборот: на словах всё чинно-прилично. А как сумерки — глядишь, в каждом углу по парочке.

— Однако, сударыня! Я был при дворе, но, уверяю вас, ни разу…

— Мессир, — перебила принцесса. — Я отослала этих шутов, чтобы серьезно поговорить. Комплименты комплиментами, всё это очень приятно, но я не сама еду в Антиохию. Мне предстоит не увеселительная прогулка, а дело. Опасное и жестокое.

— Не продолжайте. Я кое о чем догадываюсь. Евстахий — молчун; он так и не сказал, что ждет вас в Антиохииии. Мы договорились, что я довезу вас туда в целости и сохранности. И всё.

— Да. Он побоялся открыть правду. И я, мессир, тоже боюсь. Люди, с которыми мне предстоит встречаться, опасны и жестоки. Вы что-то говорили о магометанской мудрости, о тайном замке и спрятанных сокровищах? Всё это пустяки. Если вас заподозрят в связях с этими людьми, орден проклянут. Честные христиане отвернутся от вас.

— Бог мой! Так вы говорите…

— Об ассасинах. Сир де Пейн, я не могу принуждать вас к выбору. Еще не поздно отступить. Вы скажете: «Нет, сударыня, за моей спиной орден, которым я не вправе рисковать», — и я пойму вас. Ведь ваше предназначение свято. Вы охраняете паломников, направляющихся к Богу. А там, впереди — другое. Там ад. И сражаться придется, и вообще… Понимаете? Я… я не вправе…

— Сударыня, — перебил де Пейн. — Вы только что сказали прекрасные слова. Мы защищаем людей идущих к Богу. Но разве менее нуждается в защите тот, кому предстоит встреча с дьяволом?

Рыцарь опустился на одно колено и склонил голову:

— Примите мое бескорыстное служение, Ваше Высочество. Клянусь, я отправлюсь и в ад, и в рай чтобы оберегать вас от опасностей.

По щекам Мелисанды текли слезы.

— Встаньте, сударь! — Она схватила крестоносца за руку. — Я… я… спасибо вам большое!.. Я принимаю ваше служение, мессир.

Тяжело это — быть взрослой.

Манбидж можно было узнать издали — по аромату цветущих яблонь и вони костров. Разведчики докладывали, что город под осадой и что осаждают его просто смехотворные войска: человек триста степняков. Без машин и пехоты, одни только конные стрелки. Конечно же, с такими силами Тимурташ мог торчать под стенами хоть до второго пришествия. Колодцев в Манбидже хватало, да и запасами пищи город обделен не был.

Графа Жослена это всё изумляло до крайности. Он-то считал, что встретит по меньшей мере Балака с тремя тысячами озверелых курдов. А тут такой подарок судьбы!

Для пессимистических мыслей были все основания. С самого начала похода крестоносцев преследовал дурной рок. На недельный путь они потратили чуть ли не месяц, потом Жослену пришлось разбираться с мятежом в Самосате, а это крюк немаленький. Кроме того, он искал союза с Аланом де Мешиком, рыцарем-разбойником. Искал, искал, да не вышло. Видимо, когда вспыхнула походная церковь, Господь отвернулся от крестоносцев.

Манбидж придется отвоевывать самим. Но это неважно, ведь триста степняков — не три тысячи.

— Эй, Анри, — позвал Жослен оруженосца. — Сгоняй еще раз за Селью. Скажи, оченна графу загорелось его повидать. Просто до невозможности. Да и совет ждет. Бароны там всякие, рыцари… Ему, конечно, наплевать, да всё же пусть заглянет к нам.

— Слушаюсь, мой господин! — Носач, до того уныло вычесывавший своего мула, воодушевился. Степь, раскинувшаяся от горизонта до горизонта, нагоняла тоску. Даже пустячное приказание графа его радовало: какое-никакое, а разнообразие.

Оруженосцу приходилось отдуваться за двоих — Анри Дылда два дня назад подвернул ногу. Можно было ставить золотой безант против фиша, что произошло это не случайно. В обозе за Дылдой ухаживали шлюхи, а о пристрастии юного крестоносца к женщинам ходили легенды.

Ну ничего, Носач еще себя покажет. Не на любовном фронте, так на боевом. А пока надо исполнить приказание обожаемого графа.

А вот с этим возникли проблемы. Каталонца пришлось искать долго, очень долго. Дело в том, что несколько дней назад крестоносцы захватили сарацин: старика и девушку. Носач в женских возрастах позорно путался. Он мог дать тридцатилетней кокетке сорок три (ужасное преступление). Шлюшку Антуанетту как-то счел невинной девочкой и битых полдня разговаривал с ней о котятах. Куртизанка долго ходила под впечатлением. С тех пор Анри она величала не иначе как «наш малохольный». Но то Антуанетта… А сарацинке вряд ли исполнилось больше шестнадцати.

И Носач влюбился в нее с первого взгляда.

Хосе — тоже.

О погибель! Когда выяснилось, что старик нес послание из Манбиджа, Кутерьма воспрянул духом. Получалось, что город, на котором он уже поставил крест, еще держится. Следовало прийти и захватить его как можно быстрее — пока Балак не опомнился.

Жослен приказал трубить сбор. Старика и девушку он отдал Хосе — так, на всякий случай. Чтобы те не успели предупредить сарацин. Так вот и вышло, что любовь Анри оказалась во власти проклятого каталонца.