Цвет ночи - Алла Грин

остальных, замерли синие искры, наполовину разрушившие тело её младшего сына, унося частицы его существования ввысь. Лишь Морана имела возможность действовать. Никто не знает как, но она воскресила Константина и как сделала его бессмертным. Мать заточила его смерть отдельно от его сущности. Спрятала её в месте, о котором не ведало ни одно создание ни одного из миров.

Этим был недоволен Смог и схватил её. На этот раз он заточил собственную жену в пекельном мире, чтобы наказать её и чтобы детям было неповадно. Другие боги, конечно, об этом не знали. Семья Чернобога выглядела как любящая, дружная, но обособленная, что позволяло Смогу скрывать правду о своих поступках. Братья и сёстры пытались противостоять отцу все вместе, и Гай предложил им свою помощь. И, в конце концов, они освободили мать. Однако, Морана всё же любила Смога и к удивлению детей, не собиралась от него уходить. Она предпочла остаться рядом со своим мучителем — такие сильные чувства она испытывала к нему, так сильно была зависима и страшилась его потерять. Смог дал остальным выбор: те из его детей, кто хочет ими остаться — должен добровольно сдаться ему на исцеление, но если кто-то не желает более считаться частью семьи — могут уходить, и их не будут искать. Они станут для него — никем. Его детьми не могут быть недостойные этого звания.

С ним осталась лишь Александра. Как и Морана, она не рискнула, не смотря на всё плохое, не захотела покидать дом, не смогла оставить родителей. Впоследствии Смог снова отправил её в пекло и слепил из неё идеальную дочь. Остальные воспользовались шансом уйти. Алексей обосновался в яви с Вольгой, желая держаться подальше от распрей семьи. Похожим образом поступил и Ян — он переселился в мир людей, затерявшись в нём, сбежав как можно дальше от властного, требовательного отца. Валентина же осталась в нави, боясь уйти навсегда, страшась того, что хоть отец и предоставил им свободу, то всё равно его может разгневать её проживание в мире людей, которых он теперь презирал, после того, как младший сын решил связать свою жизнь с человеком.

А Константин изменился: выглядя теперь, как сама смерть, словно она везде следовала за ним, он отдалился от Алексея, Валентины и Яна — ему нужно было время, чтобы побыть одному — и создал себе новую семью из костомах, свою собственную армию.

Так они и стали жить порознь. Яну изредка удавалось узнать новости о братьях и сёстрах; с Алексеем он иногда встречался лично, ведь они оба покинули навь, но их общение, омрачённое трагичным прошлым, не было близким. Возможно, видя друг друга они лишний раз невольно вспоминали то, что произошло. То, что лучше было не ворошить. Остальные редкие сведения Ян получал от Дианы, что жила на рубеже и от Гая, который часто наведывался в явь. Ян зарёкся больше ни разу не ступать на земли нави. Несколько раз его находил Велес, рассказывая о том, что Константин не в порядке, что равновесие его разума нарушено — Велес охранял человеческих женщин от него, которых тот утаскивал в навь в надежде вернуть свою любимую, отыскать её среди них. И Велес не давал ему сотворить что-то плохое, когда гаёвки, слуги изгнанного бога, учуивали следы человека в нави. Часто он приводил в чувство Константина и возвращал женщин обратно. Но иногда не успевал. И тогда они погибали: или в результате его бессознательных действий, когда он абсолютно не руководил ими, когда не помнил самого себя, находясь во власти галлюцинаций о прошлом, погибали, когда отрицали, что являются его потерянной возлюбленной, когда не давали ему услышать то, чего он больше всего хотел, или когда при помощи хитрости сбегали от него — попадая в руки к другим безжалостным навкам, умирая от холода или голода в пустынном недружелюбном чужом мире. Велес присматривал за Константином по просьбе Яна; меньше за ним присматривала Валентина, самозабвенно занятая развлечениями, пытаясь раствориться в них и не оставлять ни одной минуты, чтобы вспоминать о прошлом.

— Несколько веков Ян прожил в отшельничестве, не видя родных. А потом он встретил тебя, и история с волколаками привела вас обоих в навь, заставив его вернуться.

Гай повёл меня через бездну. Показал всю историю, в которой было много страданий и горя. Много боли. В ней была страшная смерть Алены, расщепления Константина и странный, необъяснимый выбор их матери. Их мать до последнего поддерживала их отца. Она спасла Костю, конечно. Но пострадав за это сама, всё равно приняла сторону своего мучителя. Всё равно продолжила его любить. Это не укладывалось в голове. И никто более, кроме Яна не пожелал дать ему отпор. Никто не поддержал его в том, чтобы сражаться. И это разделило, раскололо семью на долгий срок. У них у всех к друг другу были взаимные обиды. Теперь мне были ясны отношения Яна и Валентины, в которых они попеременно покусывали друг друга: мой дракон безмолвно наказывал её за то, что она струсила, не объединившись с ним, чтобы дать отпор, а она его — за то, что он покинул её в итоге, оставив одну. Алексея они не жаловали за то, что тот просто безмолвно отступил в решающий момент и всегда пытался устроить собственную жизнь, отдельную от них; Александра, подобно матери, испытывая бесконечную любовь к отцу, предала их, отдавшись в руки тирану, лишь бы считаться любимой дочерью. А Константин имел все основания обижаться на них всех — шесть веков он находился в заточении, наедине со своей бесконечной печалью и тоской, с разбитым навсегда сердцем, с воспоминаниями о кончине той, кого он любил, и никто не помог ему, никто не решил найти его раньше, никому в голову не пришло, что от него слишком давно нет вестей. Никто не поискал его, чтобы увидеться. Никто. А Александра, угождая отцу, ещё и врала, сообщая, что Константин живёт в мире и согласии со своей любимой в нави.

Когда я открыла глаза и снова очутилась в часовне, они смотрели на Костю и были полны слёз.

Мне было жаль Константина. Он всё так же стоял у стены, скрестив на груди руки, небрежно опираясь о поверхность плечом. Держась незаметно и тихо. Его голова была опущена, на каменном лице застыла скорбь. Он был ранен. Навсегда и очень сильно. Я сочувствовала ему. Произошедшее бесповоротно изменило его. И ему уже не стать прежним. Не знаю, было ли его сердце когда-то добрым, но