Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов

Пионер – надежный товарищ, уважает старших, заботится о младших, всегда поступает по совести и чести.

Пионерская организация имела своеобразный «пантеон» – пионеров-героев, сражавшихся и погибших во время Великой Отечественной войны. Пятеро пионеров были награждены высшей наградой СССР – званием Героев Советского Союза (все – посмертно). Каждый советский пионер должен был помнить эти фамилии наизусть. Давно замечено, что со структурно-функциональной точки зрения образы пионеров-героев были выстроены по аналогии с православными образами святых страстотерпцев, положивших свои жизни на алтарь служения высшей идее.

Как пионер 1980-х гг. могу сказать, что идеологическое воздействие историй о пионерах-героях было двойственным. С одной стороны, при некотором напряжении фантазии героические, но несчастные образы погибших ровесников не могли не волновать юного воображения. С другой стороны, официозный фон и рутинное «почитание», осуществлявшееся на разнообразных пионерских мероприятиях, снижали остроту восприятия и приводили к нарастанию безразличия и даже цинизма.

В общем и целом успешная работа юного пионера в заданных организационных и идеологических рамках, а также успешное освоение «коммунистического» (в сугубо советском понимании) дискурса были залогом успешной карьеры.

Следом за пионерами следовали комсомольцы. Поскольку старшая группа комсомольцев состояла из вполне взрослых людей («комсомольский возраст», по советским представлениям, это граница молодости – 27 лет), их деятельность была уже весьма приближена к формам функционирования КПСС. Имелось имущество, деньги, готовые организационные структуры. Сложно сказать, сколько среди комсомольских, как их называли, «вожаков» пришли в эту организацию ради коммунистических идеалов, а сколько – ради «социального лифта». Однако факт: после разрушения СССР энергичные, имеющие развитые социальные навыки, некоторые материальные возможности и организационную базу комсомольцы и в светлое капиталистическое будущее пришли тоже в первых рядах. Многие из политиков и олигархов имеют комсомольский бэкграунд.

Глава 3. Социальные нормы и отклонения

«Мальчик радостный пошел,

И решила кроха:

Буду делать хорошо,

И не буду плохо».

Любое общество, помимо прочего, характеризуется нормами, регулирующими его жизнь. Нормы же, в свою очередь, непосредственно зависят от принятых в обществе ценностей. Ценности и нормы являют собой объект исследования, равно интересный и социологу, и историку.

Главная трудность исследования ценностей и норм в том, что часто они существуют в обществе в неизреченном, или, говоря научным языком, неартикулированном виде, на уровне ментальности. Термин этот (mentalité) был введен историками школы «Анналов», для которой был характерен интерес к скрытым, потаенным уровням общественного сознания, не выраженным четко и не формулируемым эксплицитно[99]. Ментальность стала одним из главных научных понятий школы, а история ментальностей, «т. е. “разлитых” в определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мысли и ценностных ориентаций, автоматизмов и навыков сознания, текучих и вместе с тем очень устойчивых внеличных его аспектов»[100], – главным и наиболее интересным аспектом ее деятельности. О продуктивности изучения ментальностей как пути синтеза до сих пор идут споры[101], но в ценности проникновения в мир человека прошлого, который стал возможен благодаря методологии школы «Анналов», вряд ли можно сомневаться.

Так что же такое ментальность? В понимании этого термина самими французскими учеными и их последователями – М. Блоком[102], Л. Февром[103], Ж. Ле Гоффом[104], Ж. Дюби,[105] Ф. Броделем (который, впрочем, внимания ментальности уделяет мало)[106], А. Я. Гуревичем[107], Ф. Арьесом[108] и др., нет единства. В отечественной историографии предпринималось немало попыток разобраться в этом вопросе[109]. Мы попробуем, не вникая в подробности, представить некую обобщенную характеристику понятия ментальности. Представленные тезисы можно воспринимать как очередное определение понятия. Итак, как будет пониматься термин «ментальность»[110] в рамках данной работы.

Ментальность характеризуется следующими признаками:

– это скрытая, глубинная, безотчетная, неотрефлексированная часть общественного сознания;

– субъектом ментальности является не индивид, а социум; это сфера коллективного бессознательного (то, что бессознательное является частью общественного сознания, – не противоречие, а изъян традиционной терминологии); она в той или иной мере присуща всем его членам;

– содержанием ее являются латентные ценностные ориентации; мыслительные, поведенческие, эмоциональные стереотипы; картины мира и восприятие себя в мире; всевозможные автоматизмы сознания; распространенные общественные представления или, иначе говоря, расхожие мнения и т. п.

– ментальность противопоставлена идеологии как безотчетная, неотрефлексированная часть общественного сознания осознанной и теоретически обработанной; четкой границы, однако, нет; ментальность и идеология вернее всего могут быть представлены в виде противоположных полюсов общественного сознания, между которыми находится череда переходных форм.

– ментальность отражает пройденный обществом исторический путь и может быть рассмотрена как часть культуры; более того, понимание ее особенностей дает ключ к глубокому проникновению в скрытую от поверхностного взгляда «механику» культуры, ее «тональность», делает понятными потаенные взаимосвязи между явлениями; «Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность образуют своего рода “матрицу”, в рамках которой формируется ментальность. Эпоха, в которую живет индивид, налагает неизгладимый отпечаток на его мировосприятие, дает ему определенные формы психических реакций и поведения, и эти особенности духовного оснащения обнаруживаются в “коллективном сознании”»[111];

– ментальность, как любой социальный феномен, исторически изменчива (хотя меняется очень медленно).

Практически о том же явлении, только независимо и другими словами писал видный советский историк Б. Ф. Поршнев. Этому историку принадлежит совершенно особое место в отечественной школе изучения социальной психологии и общественного сознания.

После трудов Л. С. Выготского в русской науке не появлялось ничего по-настоящему нового и интересного относительно общественного сознания, понимаемого как свойство социума, не сводимое к индивидуальной психологии и сосредоточенное в культуре (т. е. так, как оно было нами определено в самом начале). Над умами довлел тезис патриарха отечественной психологии С. Л. Рубинштейна: «Проповедовать особую историческую психологию, это по большей части не что иное, как защищать любезную сердцу реакционеров “социальную психологию”, являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т. е. протащить идеализм в область изучения общественных явлений»[112]. Почти век спустя после трудов Э. Дюркгейма Б. Ф. Поршневу приходилось доказывать правомерность существования термина «коллективная психология» как важного элемента понятийного аппарата науки. Примерная логика противников исследований в области общественного сознания такова: «Психология изучает душевные процессы, протекающие в индивиде, в личности, а всякое представление о коллективной душе или о коллективном духе мистично и, тем самым, антинаучно <…> Ведь нет же никакого коллективного мозга вне индивидуального черепа <…> Мозг может быть только индивидуальным, значит, психология может быть только психологией личности»[113].

Правда, со временем «социальная психология» как раздел общей психологии всё же появилась. Стали даже издаваться учебники[114]. Но это была та же психология индивида[115], хотя и в условиях коллектива. Никакого