В Париже дорого умирать - Лен Дейтон

Я завел мотор, чтобы немного прогреть салон, но Кван открыл дверцу и вышел на бетонную дорогу. Казалось, он не замечает ни холодного ветра, ни дождя. Он взял комок блестящей, тяжелой, как глина, земли, характерной для этого региона, рассмотрел, потом разломал и швырнул не глядя в капустные грядки.

— У нас тут встреча с другой машиной? — спросил он.

— Да.

— Вы были абсолютно уверены, что я поеду с вами.

— Да, — подтвердил я. — Был. Это логично.

Кван кивнул.

— Можно еще сигарету?

Я дал.

— Мы слишком рано приехали, — пожаловался Хадсон. — Это лучший способ привлечь к себе внимание.

— Хадсон примеряет на себя роль секретного агента, — пояснил я Квану.

— Не понимаю вашего сарказма, — обиделся Хадсон.

— Ну, это обыкновенное старомодное невезение, Хадсон, — сказал я. — Потому что вы ввязались в это дело.

Над выступом неслись серые облака. На горизонте там и сям виднелись неподвижные, несмотря на ветер, ветряные мельницы — как кресты, поджидающие, когда кого-нибудь прибьют к ним гвоздями. С холма спускался автомобиль с зажженными фарами.

Они опоздали на тридцать минут. Два человека на «рено», отец с сыном. Они не представились. Вообще-то они даже старались не показывать лица. Старший вышел из машины, подошел ко мне, сплюнул на дорогу и прокашлялся.

— Вы двое — в ту машину. Американец остается в этой. С парнем не разговаривать. — Он рассмеялся трескучим невеселым смехом. — Вообще-то со мной тоже не разговаривайте. В бардачке лежит карта. Убедитесь, что это то, что вам надо. — Он схватил меня за руку. — Парень поедет на грузовичке и бросит его где-нибудь у голландской границы. Американец останется в машине. Их там встретят. Все улажено.

— Ехать с вами — это одно дело, — сказал мне Хадсон, — но ехать черт знает куда с мальчишкой — совсем другое. Думаю, я сам найду…

— Даже не мечтайте! — отрезал я. — Мы будем действовать строго по инструкции. Зарубите себе на носу.

Хадсон кивнул.

Мы вылезли из машины, а паренек медленно обошел нас по дуге, будто отец велел ему не показывать лицо. В салоне «рено» было тепло и уютно. Я залез в бардачок и обнаружил там не только карту, но и пистолет.

— Никаких отпечатков! — крикнул я пареньку. — Убедитесь, чтоб не осталось ничего лишнего, ни конфетных оберток, ни носовых платков.

— Да, и никаких особых сигарет, которые делают лично для меня в одном из дорогущих магазинов на Джермайн-стрит. — Фламандец саркастически хмыкнул. — Знает он все это.

Мужчина говорил с таким сильным акцентом, что его с трудом можно было понять. Я подумал, что обычно он говорит на фламандском и французский ему непривычен. Он снова сплюнул на дорогу, затем устроился на водительском сиденье рядом с нами.

— Он хороший мальчик, — сказал мужчина, — и знает, что нужно делать.

К тому времени, как он завел двигатель «рено», грузовичок уже исчез из виду.

Я добрался до самого сложного этапа нашего путешествия.

— Вы делали записи? — неожиданно спросил я Квана. Он молча посмотрел на меня. — Да поймите вы, я должен знать, есть ли при вас что-то, что придется уничтожить в случае чего. О коробке с документами, что дал вам Хадсон, мне известно. — Я побарабанил по ней. — Кроме нее, еще есть что-нибудь?

— Маленький блокнотик, приклеенный к ноге. Тоненькая книжица. При обыске ее не найдут.

Я кивнул. Имелись заботы и поважнее.

Машина мчалась по узким бетонкам. Вскоре мы свернули на основное шоссе, шедшее на север, к Остенде. Чересчур обильно удобренный Ипрский выступ остался позади. Мимо нас быстро мелькали и так же быстро исчезали из памяти устрашающие названия: Тайне-Кот, Сен-Жюльен, Вестерок, Пилкем, Полькапелль.[6] Прошло пятьдесят лет, и даже те женщины, что оплакивали бессчетных погибших, тоже уже умерли. Время и телевидение, замороженные продукты и транзисторные радиоприемники залечили раны и заполнили пустоты, когда-то казавшиеся невосполнимыми.

— Что происходит? — спросил я водителя. Он был из тех людей, которых надо спрашивать, сам не скажет.

— Его люди, — он мотнул головой на Квана, — хотят, чтобы он был в Остенде. Сегодня в двадцать три часа в гавани. Я покажу на карте города.

— В гавани? Что происходит? Его сегодня возьмут на борт?

— Меня о таком в известность не ставят, — ответил водитель. — Мне велено лишь привезти вас к себе на встречу с вашим куратором, а затем в Остенде, к его куратору. Все это чертовски утомительно. Жена думает, мне платят за то, что это опасно, а я ей все твержу, что мне платят за то, что это чертовски скучно. Устали? — Я кивнул. — Мы хорошо едем. Одно тут преимущество — движения в такую рань практически нет. И грузового транспорта тоже, если не ехать через город.

— Тихо тут, — сказал я. В небе вились стайки птиц, выискивая еду в тусклом утреннем свете, их тельца ослабели в ночном холоде.

— Очень мало полиции, — продолжил водитель. — Машины едут в основном по главным магистралям. Скоро дождь пойдет, а велосипедисты дождя не любят. Это первый дождь за две недели.

— Да перестаньте вы волноваться, — сказал я. — С вашим мальчиком все будет в порядке.

— Он знает, что делать, — согласился водитель.

Фламандцу принадлежал отель неподалеку от Остенде. Машина свернула в крытый проезд, ведущий на мощеный внутренний двор. Пока мы парковались, заквохтали пара кур и взвыл пес.

— Здесь трудно делать что-то втайне, — заметил водитель.

Он был невысокий и коренастый, с желтоватой кожей, которая казалась всегда грязной, что бы он с ней ни делал. Широкая переносица образовывала прямую линию со лбом, забрало средневекового шлема. Рот маленький, а губы он плотно сжимал, чтобы не показывать испорченные зубы. Вокруг рта шрамы, которые обычно получают, когда вылетают через лобовое стекло. Он улыбнулся, желая показать мне, что это скорее шутка, чем извинение, и шрамы сложились в рисунок, напоминающий натянутую сетку для волос.

Боковая дверь отеля открылась, оттуда вышла женщина в черном платье с белым фартуком и уставилась на нас.

— Они приехали, — сообщил ей мужчина.

— Вижу, — ответила она. — Багажа нет?

— Багажа нет, — подтвердил мужчина. Похоже, женщине требовались какие-никакие объяснения, словно мы были мужчиной с девушкой, желающими снять двойной номер.

— Им надо отдохнуть, ma jolie môme,[7] — сказал мужчина.

Женщина никак не походила на красивого ребенка, но комплимент на некоторое время ее умиротворил.