Отечество без отцов - Арно Зурмински

Как-то ночью солдаты получили приказ овладеть с рассветом одной из деревень. Отчего часть домов загорелась в утренних сумерках, сказать никто не мог. Приказа поджигать дома никто не отдавал, но в любой, даже не самой крупной, воинской части всегда находились любители поиграть с огнем. Одного факельщика было достаточно, чтобы запалилась вся деревня. Клубы дыма прикрывали их отход, они заслоняли видимость самолетам, которые пробивались с восходом солнца сквозь снежную пургу и носились вдоль автомагистрали. Командование теперь принял лейтенант Хаммерштайн, после того, как капитан отправился вперед на рекогносцировку в поисках нового ночлега. Невероятно, но его автомобиль удалось завести при температуре минус тридцать градусов, и он добрался сквозь пелену снега до автомагистрали. Санитары раздавали всем мазь, приготовленную на основе рыбьего жира. Каждую четверть часа они устраивали привал, растирали лицо снегом, главным образом кончик носа и уши.

— Теперь каждый знает, что немцев можно одолеть, и вермахту об этом тоже известно, — заявил Годевинд пополудни.

Лейтенант Хаммерштайн, видимо, это слышал, но вида не подал.

К середине дня, после того, как они прошли значительный отрезок пути в сторону грохочущих пушек, дал знать о себе голод. Поскольку кухня еще раньше отправилась в дорогу вместе с капитаном, чтобы сварить суп в безопасном месте, то им ничего не оставалось, как искать пропитание в домах одной из деревень, где сразу было не понять, есть в ней люди или нет. Перепуганные обитатели погасили свои печи, чтобы дым из труб не мог их выдать, и лежали в постелях, укрывшись всем, что могло их согреть. Хаммерштайн объяснил им, что немецких солдат бояться не следует, тем просто необходимо перекусить. Черствый хлеб и горшок с медом были единственным провиантом, который им удалось обнаружить. Они могли бы сварить картошку, но на это не было времени. Развести огонь, натаскать снега, чтобы потом растопить его, затем еще полчаса варить картошку — это привело бы к тому, что за столь долгое время в деревне появились бы уже сибиряки. Роберт Розен засунул в карман пару сырых картофелин, чтобы съесть их по дороге, как яблоки.

После того, как они отправились в дальнейший путь, несколько домов загорелись. И вновь на это не было никакого приказа, все произошло лишь потому, что среди них нашелся любитель поиграть с огнем. Годевинд шел и размышлял, почему армия ведет себя при отступлении иначе, чем во время своего продвижения. Он пришел к выводу, что победители оказываются более великодушными.

После полудня солнце пробилось сквозь облака и застыло на некоторое время на юго-западе над заснеженными лесами. Ему даже удалось разогреть термометр до минус двенадцати градусов. Спустя час ему это надоело, и холод воцарился вновь. Пройдя тридцать километров, они увидели дымящуюся паром полевую кухню, которая с комфортом расположилась в колхозном коровнике. Повар вылавливал из котла горячий суп с перловкой и блестками жира. Война вновь уступила место отдыху. Усталость, охватившая тело, бросила их на тонкий слой соломы, некоторые засыпали прямо во время еды. Капитан, который отыскал это обжитое место, говорил о временных трудностях, обусловленных суровой зимой. После того как погода улучшится, вермахт займет Москву, и произойдет это еще до конца года. Завершив свою речь, он распорядился выдать солдатам шнапс.

* * *

Вегенер присылает мне два письма, которые он обнаружил в одном из архивов. Один из солдат описал рождественский праздник 1941 года, на котором сам он не присутствовал. Вернер Хартунг, которому был 21 год, вел в те дни бои под Дорогобушем. Он проживал в Йене на Наумбургерштрассе и сообщал своим родителям 20.12.1942 года:

Ну, вот до праздника осталось лишь четыре дня. Мы будем отмечать его в нашем блиндаже. В рождественское утро должна прибыть почта. Я надеюсь, что там будет посылка с трубочным табаком. Я сейчас как раз стал курить трубку. Когда замерзает кончик носа, то трубка обогревает его.

После того, как он отдал письмо на отправку, ему пришла в голову мысль, что получилось какое-то скудное рождественское послание. На следующий день он написал еще одно письмо, проставил дату «21 декабря» и рассказал в нем, как он представляет себе праздничный рождественский вечер:

Военное Рождество 1941 года. Дорогие родители, вновь наступило Рождество. Кто бы мог подумать, что я буду отмечать этот праздник именно здесь! В блиндаже у нас стоит елка. Медленно догорают свечи. После того, как гаснет первая свеча, я выхожу наружу, стою рядом со стальными орудиями, чьи стволы направлены в сторону врага. Зимняя ночь ясная и светлая. Здесь больше звезд, чем в нашей Йене. Млечный Путь просматривается в виде большой белой ленты. Похожей дорогой я бы хотел отправиться к себе домой. Снег хрустит под сапогами. То тут, то там звучат рождественские песни. Ну, а теперь подходит время отправляться спать. Я очень надеюсь, что и для меня вскоре наступят часы прощания с этой негостеприимной страной. Если не в старом, то, во всяком случае, в новом году. Спокойной ночи.

22 декабря он сдал это письмо на почтовый пункт. Утром 23 декабря Вернер Хартунг был ранен во время огневого налета и умер в рождественский сочельник. Его первое рождественское письмо пришло 3 января, второе — 6 января 1942 года, оба на адрес Доротеи и Йоханна Хартунгов, проживавших на Наумбургерштрассе. Одновременно почтальонша доставила сообщение командира роты Пфайфера, написанное 25 декабря, в котором говорилось, что Вернер Хартунг, верный присяге, погиб 24 декабря 1941 года в борьбе за свободу Великой Германии, отдав жизнь за фюрера, народ и Отечество. 6 января 1942 года мир на Наумбургерштрассе рухнул для двоих человек.

Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!

Евангелие от Луки, глава 2, стих 14

Все утро грохотало. К полудню налетели самолеты, чтобы проделать черные дыры в снегу. Во второй половине дня велся пулеметный огонь, то усиливаясь, то утихая, как будто это была нескончаемая мелодия. В сумерках по небу побежали сигнальные ракеты, они оттеснили Вифлеемскую звезду и соединились с заревом пожара на горизонте.

Их блиндаж, который был оборудован больше в снегу, чем в земле, располагался на опушке елового леса. Завешенный плащ-палаткой вход указывал на запад, две амбразуры на восток. Дым от маленького костра пытался сквозь них выползти наружу. Закипал котелок с водой.

— Рождество без грога это почти что ничего, — констатировал Годевинд.

— В подобной дыре я ни разу не праздновал Рождество, — пожаловался Вальтер Пуш.

Рождественская почта вознаградила их за это тем, что, действительно, прибыла в срок, как будто Дед Мороз к этому тоже приложил свою руку. Роберт Розен принес с почтового пункта два письма и посылку, кроме того письмо из Мюнстера для Вальтера Пуша и — вот уж, действительно, это был сюрприз — голубой конверт, адресованный Годевинду. Тот озадаченно уставился на него, бросил мельком взгляд на адресата, который, казалось, ни о чем ему не говорил. Письмо привело его в замешательство, как будто он получил решение суда или извещение о смерти. Тем не менее, он засунул его, не читая, в карман полевой куртки и начал усиленно шуровать палкой в костре.